Демон, которого ты знаешь - Айлин Хорн

в эту картину тревожную ноту. Он работал в больнице сравнительно недавно и пришел в наш коллектив из общей службы психиатрии, но ему удалось быстро установить хорошие отношения с Кезией и стать ее ведущим санитаром. Такие санитары, как правило, оказывают всяческую поддержку «своим» пациентам и отстаивают их интересы, и поначалу Жан-Поль положительно относился к планам перевода Кезии в другую больницу с менее строгими порядками. Но во время общего совещания, на котором обсуждался ее случай, он высказал опасение, что Кезия становится слишком привязанной к нему. У него возникло впечатление, что она испытывает ревность, когда он уделяет внимание другим пациентам. Это натолкнуло его на мысль поинтересоваться у нее подробностями отношений с Марком, ее жертвой, который тоже заботился о ней, будучи работником социальной службы. Не все сотрудники младшего медперсонала стали бы задавать пациенту подобные вопросы – это, конечно же, не запрещается, но и не поощряется. Полагаю, любопытство Жан-Поля было вызвано тем, что он очень хотел как-то помочь Кезии.

На совещании он сообщил, что, по словам Кезии, она была влюблена в Марка, а значит, вполне могла его ревновать. Жан-Полю стало не по себе от мысли, что если она будет привязана к нему или к кому-то еще из мужчин, с которыми общалась в больнице, у нее снова может возникнуть вспышка ревности. А что, предположил он, если Кезия «плохая», а не безумная? (Если помните, леди Каролина Лэм сказала о лорде Байроне «плохой, безумный и опасный для знакомства».) Собственно говоря, такая постановка вопроса – типичный повод для широкой академической дискуссии специалистов в области психиатрии. Здесь налицо некий дуализм, который неизбежно возникает при обсуждении сложных философских вопросов. Например, о том, что больше определяет психическое здоровье или нездоровье человека, или, скажем, его гендерную идентификацию – природа или воспитание. Мне кажется, двойственность самих подобных споров и аргументов, приводимых их участниками, мешает предметно думать о том, что нам, людям, нужно делать, чтобы общество могло существовать спокойно и бесконфликтно в нашей среде обитания и в рамках нашей культуры и существующих правовых норм. Раздумывая об этом, я всякий раз невольно вспоминаю мудрую фразу, которую часто приписывают Карлу Юнгу: «Думать тяжело, поэтому большинство людей судят». Мне было знакомо это искушение облегчить себе жизнь. Как и Жан-Поль, я пришла в профессию с обширными теоретическими познаниями и свойственной молодежи самоуверенностью, что привело к возникновению у меня весьма незрелых, зачастую упрощенных суждений, которые впоследствии были скорректированы и отшлифованы временем и опытом. Работа с Кезией стала важной вехой на этом пути.

В сопроводительном письме, приобщенном к истории болезни Кезии, открыто говорилось о проблеме, о которой сообщил Жан-Поль и которая вызвала разногласия в нашем коллективе. Одни склонялись к тому, чтобы не обращать внимания на беспокойство, высказанное санитаром. Другие были убеждены в том, что Кезия могла представлять угрозу, которую невозможно устранить с помощью препаратов. Нельзя было исключать и того, что, несмотря на десять лет пребывания в больнице, мы просмотрели в ее поведении что-то важное, что могло стать основанием для пересмотра приговора и нового судебного процесса. Психиатр, координировавший мероприятия по лечению Кезии (ответственный куратор, или, на больничном жаргоне, ОК), сказал мне, что скептически относится к опасениям, которые высказал Жан-Поль. Впрочем, они все же вызвали у него некоторое беспокойство, достаточное для того, чтобы приостановить процесс перевода Кезии и потребовать ее нового психотерапевтического освидетельствования.

У меня тоже были кое-какие сомнения, базировавшиеся на исследовании, которое я тогда проводила [26]. В гораздо большей степени, чем в отношении мужчин, в то время существовала некая общественная потребность в объяснении женского насилия как результата посттравматического синдрома (несмотря на тот факт, что большинство женщин, подверженных этому синдрому – а их очень много, – никогда физического насилия не совершают). Я, помимо прочего, задавалась вопросом, могла ли Кезия на протяжении многих лет скрывать свою ревность. Впрочем, ее ОК говорил мне, что после того, как она попала к нам, потребовалось довольно много времени, чтобы стабилизировать ее ментальное состояние, и вполне могло оказаться, что никто ничего не заметил просто потому, что она была слишком плоха. Вполне логично было также допустить, что Кезия до сих пор никогда ни с кем не обсуждала свои чувства по отношению к Марку да и какие-либо другие темы по той причине, что у нее просто не было такой возможности. Как я уже отмечала, в то время господствовала идея, согласно которой главной причиной женского насилия является психологическая травма. А потому лишь очень немногих женщин, совершивших насильственные преступления, пытались лечить с помощью сеансов разговорной психотерапии – особенно если они были серьезно психически нездоровы. Поэтому меня не удивило, что с момента появления в больнице Кезии ничего подобного ни разу не предлагали. Конечно, это обстоятельство можно было списать на недостаток ресурсов и единичный характер совершенного ею преступления. Но у меня все чаще возникало ощущение, что женское насилие в целом было темой, обсуждать которую избегали – даже в таких лечебных учреждениях, как Бродмурская больница. Отчасти именно это подвигло меня в начале карьеры на проведение исследования, касающегося гендерных предрассудков и женского насилия. Во время учебы и практики слышать об этой проблеме доводилось нечасто, хотя случалось видеть женщин, которые меня по-настоящему пугали. Такой случай произошел, в частности, когда я стажировалась в одной из клиник. Там во время сеанса лечения пациент-женщина стала угрожать своему психотерапевту-мужчине. Услышав доносящиеся из его кабинета крики, я бегом бросилась туда, чтобы выяснить, что происходит. Свернув за угол, я увидела, что врач заперся в кабинете изнутри. Внешность пациентки я совсем не запомнила – мне только бросилось в глаза, что она, буквально рыча от ярости, кромсала дверь каким-то острым предметом, и от ее ударов от деревянной двери отлетали щепки. С перепуга я проворно запрыгнула в стоявший в холле большой буфет и заперлась в нем. Задним числом ситуацию можно было назвать довольно комичной. Кончилось все тем, что пациентка, поняв, что с дверью ей не справиться, с руганью побежала вниз по лестнице. Она никому не причинила никакого вреда. Обошлось без вмешательства полиции и каких-либо юридических последствий. У меня же осталось неудовлетворенное любопытство по поводу проявленных женщиной-пациентом ярости и жестокости. Если бы она была мужчиной, ее бы арестовали и, вероятно, посадили в тюрьму. Однако этого не случилось, и я невольно задумалась о том, не является ли способность женщин к насильственным действиям запретной темой в рамках нашей культурной традиции. Эта история, скорее всего, не засела бы так крепко в моей памяти, если бы впавший в буйство пациент был мужчиной, ведь мужские агрессия и насилие