Демон, которого ты знаешь - Айлин Хорн

class="p1">– Вы понимаете меня, Габриэль? – спросила я, чтобы удостовериться, что мои слова дошли до него, и, глядя на него, увидела, что это так.

В последующие недели острота его горя несколько ослабла, и Габриэль снова стал открытым в разговорах со мной. Он смог беседовать о том, какие беспокойство и замешательство вызвал у него телефонный звонок от матери и почему. Когда он перестал то и дело упоминать о том, что санитары наговорили о нем матери всяких гадостей и заколдовали ее, появилось нечто новое. Габриэль стал спрашивать меня, возможно ли, что мать испытывала те же страхи, что и он сам. Вспоминая зрительные образы, о которых мы говорили раньше, и пытаясь визуализировать присутствие страха в человеческом теле, Габриэль пришел к выводу, что он мог находиться у его матери в горле. Затем он поинтересовался, могло ли это изменить ее голос. Я ответила, что не знаю, но предложила поговорить с кем-нибудь еще из уроженцев Эритреи. При этом я имела в виду представителей некоммерческих общественных организаций или священников из той церкви, которую Габриэль когда-то посещал, – мне было известно, что среди сотрудников Национальной службы здравоохранения подходящих людей нет. Я надеялась найти кого-то, кто сумеет объяснить Габриэлю, что его матери многое довелось пережить после того, как он уехал в Великобританию. Если бы нам удалось найти подходящего посредника, Габриэлю «в следующий раз» можно было бы в ходе телефонного разговора помочь даже с пониманием подзабытого им диалекта… Тут я остановила себя, понимая, что коллеги вряд ли благожелательно отнесутся к моему предложению организовать для Габриэля еще одну телефонную беседу в обозримом будущем. Тем не менее я решила, что к этой идее можно будет вернуться, когда Габриэль окажется готов к повторной попытке пообщаться с матерью по телефону. Было ясно, что период, в течение которого он будет испытывать болезненные переживания после первой неудачи, окажется долгим, но по крайней мере горе, которое он испытывал по этому поводу, было понятным и обоснованным – в отличие от многих его надуманных страхов.

Я стала размышлять о том, можем ли мы с ним приступить к использованию методики ДПДГ. Но когда я предложила это сделать, мои коллеги дали понять, что испытывают на этот счет серьезные сомнения. Дело в том, что подобная терапия предусматривала удержание в сознании страшных для пациента образов и многократное повторное переживание чудовищных событий, которые Габриэлю довелось пережить и о которых он мне рассказал. Хотя он доказал, что способен говорить об этом, нельзя было исключать, что он еще не готов к ДПДГ, – эта методика могла вызвать у него слишком сильный стресс. Специалисты все еще не могли избавиться от чувства разочарования после неудачного телефонного разговора Габриэля с матерью – они вполне обоснованно переживали из-за того, что это мероприятие, за проведение которого высказались все без исключения, вызвало у пациента такие тяжелые негативные переживания. Я рассказала о том, что, на мой взгляд, во время наших последних сессий с Габриэлем, в ходе которых он в основном плакал и предавался печали, стало ясно, что его сознание в значительной степени изменилось, причем на глубинном уровне. Вместо того чтобы избегать мыслей о травме или травмах, которые он получил в прошлом, и проецировать их на настоящее, концентрируя свой страх и ощущение угрозы на незнакомцах, пациент позволил себе горевать по поводу гибели отца, утраты дома и своей прежней, нормальной жизни. С моей точки зрения, осторожное, без попыток опередить события проведение курса ДПДГ при наличии грамотной поддержки могло бы укрепить у пациента веру в способность излечиться и стать здоровым человеком, а это был бы весьма ценный результат. Да, неудачный контакт с матерью все еще вызывал у Габриэля чувство подавленности, это правда. Но он в течение уже нескольких месяцев ни разу не пытался выплеснуть на кого-либо свой негатив – ни словесно, ни физически. Тревор и Дэйв, ежедневно наблюдавшие за тем, как продвигается процесс лечения, тоже отмечали позитивную динамику – по их словам, ночные санитары Майкл и Джозеф, на которых Габриэль раньше реагировал весьма бурно, тоже стали гораздо лучше с ним ладить.

Во время нашей очередной встречи я как можно проще объяснила Габриэлю суть методики ДПДГ. Я сообщила ему, что все медики считают, что он проявил колоссальное мужество и мы все заметили в нем положительные перемены. Трудно было предугадать, что пациент мне ответит. Я всякий раз вспоминала о женской голове, разрубленной пополам словно дыня, об «огне до небес», о погибшем отце Габриэля, о фотографии, на которой его мать стоит в лучах солнца рядом с мужем, держащим в руках музыкальный инструмент. Выдержит ли мой подопечный регулярное возникновение этих образов в своем сознании, сможет ли работать с ними? Выслушав меня, он просунул пальцы под свою странную шапочку, а затем, к моему изумлению, снял ее. Это была та самая шапка, о которой мне поначалу запрещали даже спрашивать что-либо и про которую я давным-давно уже перестала думать и практически забыла. Я увидела на голове Габриэля, под курчавыми черными волосами, большой белый шрам – пересекая верх черепной коробки, он словно веревка охватывал петлей зону правого уха, верхняя часть которого отсутствовала. К этому времени я, наверное, могла бы уже увидеть либо узнать из рассказов медперсонала о том, что таится под шапкой Габриэля, но я всегда с уважением относилась к желанию пациента умалчивать об этом и носить головной убор. Разумеется, мне всегда было очень любопытно выяснить, что там, под ним – но, к счастью, я постепенно обретала способность не торопить события и позволять им происходить тогда, когда они должны были произойти. Так что даже если бы я знала о том, что у Габриэля на голове есть шрам, то не стала бы выяснять его происхождение. Мне гораздо интереснее было бы узнать, какие причины заставили пациента решиться мне его показать – если бы это когда-нибудь произошло.

Когда Габриэль это сделал, я поняла, что он тем самым заполнил очень большой пробел в своих рассказах о себе. Это свидетельствовало о том, что мы с ним вышли на новый уровень взаимного доверия. Оказывается, не только его соседи и отец пострадали от рук солдат – пострадал и он сам. Но он выжил. Случай с Габриэлем – прекрасная демонстрация того, что пережитый страх и психологическая травма должны как-то трансформироваться сознанием. В противном случае они застрянут там и станут для человека лезвием ножа, режущим и терзающим душу и причиняющим боль не только ему, но и тем, кто его окружает. В тот момент, когда Габриэль снял шапочку, я на какое-то время