Демон, которого ты знаешь - Айлин Хорн

тоном и удивительно к месту – любой человек накануне Рождества мог испытывать тоску по матери. Насколько я знала, это был первый случай, когда Габриэль упомянул о своей семье – и в беседе со мной, и в разговорах со всеми остальными сотрудниками больницы. Мы даже не знали, жива ли его мать, не говоря уже об отце. Единственное, что мы могли предполагать относительно Габриэля, это то, что в юности, возможно даже будучи еще совсем ребенком, он мог осиротеть в результате войны, после чего покинул Эритрею в поисках лучшей жизни. Но было ли так на самом деле? Не хотелось спрашивать его об этом напрямую – я надеялась, что он, может быть, расскажет все сам. Но Габриэль погрузился в молчание и сидел неподвижно, склонив голову, так что мне был виден верх его изношенной старой шапочки. В верхней части странного головного убора несколько шерстяных нитей стояли торчком, словно подобие короны, хотя куда больше напоминали лопнувшие нити накаливания перегоревшей электрической лампочки.

Мои знания об Эритрее, как я уже упоминала, были поверхностными. Но я знала, что значительная часть населения этой страны исповедует христианство.

– Тебе знаком этот рождественский гимн? Ты пел его под Рождество у себя на родине? – поинтересовалась я.

– Не-а, – последовал ответ. – У моей матери – ангельский голос.

В моем сознании в этот момент возник образ ангела, склонившегося к молодой женщине, чтобы сообщить ей радостную весть о том, что у нее будет сын, – ангела, который говорит Марии: «Не бойся».

Я уточнила у Габриэля, действительно ли его мать хорошо пела. Он быстро кивнул, но ничего не сказал, а настаивать на том, чтобы он ответил словами, мне не хотелось. Удалось выяснить, что там, где его нашли миссионеры, которые помогли ему попасть в Англию, была церковь. Однако после этого Габриэль снова замкнулся в себе. Я ощутила разочарование – у меня было такое чувство, будто я обнаружила окно, ведущее в какое-то потайное место, а оно оказалось заколоченным.

– А каким ты помнишь Рождество у себя на родине, когда с тобой была мать… и другие члены семьи? Что ты тогда чувствовал?

Габриэль поднял голову и встретился со мной взглядом.

– Страх, – коротко бросил он и снова умолк. Затем, после небольшой паузы, добавил: – Моя мать, мой отец… мои сестры. Все чувствовали страх. После того как пришли солдаты, никто не пел.

Я решила, что пациент имеет в виду исламскую полицию, о которой мне доводилось читать, – она вполне могла попытаться закрыть церкви, но спрашивать об этом не стала. Я решила, что будет лучше, если Габриэль сам станет выбирать направление беседы по своему усмотрению, а я буду следовать за ним. Учитывая то, как мало мы с ним говорили о его прежней жизни, нынешнюю нашу беседу можно было считать прорывом. Так что я слушала, едва дыша, опасаясь сбить пациента с настроения каким-нибудь неосторожным замечанием, – лишь кивала в те моменты, когда это было нужно, и молилась, чтобы Габриэль продолжал. При этом я прекрасно понимала, что отведенный для сеанса час давно закончился, но прервать разговор сейчас было бы ошибкой – особенно есть учесть, что после этого во время рождественских каникул мы с пациентом встречаться не будем.

Участники хора, репетировавшего за стеной, начали расходиться. Мы услышали скрип двигаемых стульев и оживленный разговор в коридоре. Я между тем напряженно размышляла о том, как лучше завершить наш сеанс. В какой-то момент мне пришла в голову мысль, что можно было бы попытаться перекинуть мостик от факта отсутствия рядом с Габриэлем его матери к моему собственному отсутствию в его жизни в течение ближайших двух недель, когда наши совместные сеансы не будут проводиться, но затем я решила этого не делать. В конце концов, к теме его семьи можно было вернуться и в первые дни нового года. Рождественский гимн, по-видимому, заставил Габриэля испытать очень сильные эмоции, так что этого пока было более чем достаточно. Я лишь поблагодарила пациента за то, что он решился поговорить со мной о своих родных, и попросила его запомнить этот разговор, чтобы мы могли вернуться к нему после праздников. На прощание я пожелала Габриэлю счастливого Рождества.

– И вам счастливого Рождества, доктор Гвен, – произнес он с улыбкой. То, что он совершенно осознанно попрощался со мной, было явным прогрессом.

Уходя, я мысленно благодарила Габриэля за подарок, который он мне сделал. Никогда не знаешь, что может заставить наглухо замкнувшегося в себе пациента раскрыться в ходе терапии, и никого нельзя считать безнадежным, неизлечимым.

* * *

Мы снова встретились в первую неделю января. Ожидая Габриэля в отведенной для наших сеансов комнате, я наблюдала, как за окном легкий снежок ложится на лужайки и асфальтированные дорожки. Боковым зрением я заметила знакомую коричневую шапочку без полей, мелькнувшую поблизости от сестринского поста. Затем услышала звучный баритон Габриэля – он приветствовал кого-то из санитаров или медсестер. Мне показалось, что он в хорошем настроении, но об этом трудно было судить только по его голосу и виду. Во всяком случае, когда он вошел в комнату, лицо его было совершенно бесстрастным. Прежде чем кто-либо из нас успел поздороваться, он вынул из кармана фотографию и положил ее на стоящий в комнате небольшой стол, в самый его центр. Затем он опустился на стул напротив меня и сложил руки на груди в ожидании моей реакции.

Я решила проявить осторожность и не делать никаких предположений. Первым делом я спросила у Габриэля, не возражает ли он, если я взгляну на фото. Он жестом дал понять, что я могу это сделать. Измятый снимок выцвел от времени. Мне захотелось потрогать его, осторожно провести по нему пальцами, но я почувствовала, что этого делать не следует. На фотографии была запечатлена стоящая за невысокой белой оградой симпатичная пара, мужчина и женщина, которым внешне можно было дать от тридцати до пятидесяти лет. Поскольку оба были чернокожими, вероятнее всего африканцами, я предположила, что это родители Габриэля. Мой взгляд невольно привлекли волосы женщины – вверху и по бокам головы они были заплетены в косички и уложены в сложную прическу, а затем свободно спадали на плечи. В одежде мужчины и женщины присутствовали элементы как западной моды, так и традиционных национальных костюмов. Оба были в футболках, но при этом подпоясаны широкими хлопчатобумажными поясами со сложным узором. У мужчины на правой ноге ниже колена был не то бандаж, не то гипсовая повязка. В левой руке он держал какой-то музыкальный инструмент. Похоже, фотографию сделали на улице какого-то города, так как на заднем фоне были видны