Лабиринт - Яэко Ногами

Маки говорили — нет, не придут. Марико держала нейтралитет. Ну, Маки-сан, кто выиграл? Эх вы, оракул! Итак, за вами «Нью-Гранд»! — за-( смеялась Мацуко и, оставив в покое свой букетик, ткнула пальцем в плечо молодого литератора, сидевшего в плетеном кресле.

Все участники пари были в сборе и весело смеялись. Не смеялась лишь Марико. Сидя в уголке за широким столом, она чувствовала себя свободно за этой оградой и спокойно разбирала цветы. Их было множество: и в голубой кожаной сумке, и в свернутых воронками газетах,: и просто в охапках, брошенных на стол. Когда в холле раздался смех, Марико лишь на мгновение повернулась и, вытянув стройную детскую шейку, недоуменно взглянула на смеявшихся, потом чуть заметно тряхнула своими толстыми, тугими, как плети, косами.

— Так вы, значит, спорили на обед в «Нью-Гранде»?— развязно спросил Кидзу. Он был под хмельком от выпитого за обедом пива, которое почти все целиком досталось на его долю.— Вот замечательно! — воскликнул он и торжественно воздел руки к небу, как утром, когда похвалялся, что бросил курить.

«Э, брат,— подумал Сёдзо,— курить-то ты бросил,, зато пить, кажется, научился всерьез...» Взяв стул, Кидзу подсел к Тацуэ, по другую руку которой сидел Инао.

— Коли так,— продолжал Кидзу,— то, поскольку мы с Канно послужили поводом для спора, надеюсь, и нас не забудут пригласить. Нашу долю расходов, быть может, согласится принять на себя господин Инао? Ведь он тоже проиграл?

— Что ж, я буду очень рад видеть вас в числе своих гостей,— в тон ему с улыбкой ответил Инао.— И давайте не откладывать. Хотите завтра?—вопросительно посмотрел он на Тацуэ.

Не отвечая ему, Тацуэ повернулась к Кидзу и сказала:

— Да, но вы ведь собирались сегодня ночью уехать. — Ради такого дела я готов отложить свой отъезд. Было бы глупо упустить столь многообещающий обед, не правда ли?

Несмотря на то, что Кидзу говорил вполне серьезным тоном, Тацуэ поняла, что он, конечно, шутит. Взглянув на него еще раз — он сидел к ней в профиль с высоко поднятым бокалом пунша в руках,— она повернула голову, отыскивая взглядом Канно, которого заслонял сидевший с ним рядом Мидзобэ.

Друзья явились к Масуи лишь потому, что Кидзу опоздал на поезд и мог теперь уехать только с последним, ночным поездом. По своей работе в женском отделе «Токио ниппо» он был знаком с Мацуко и счел вполне удобным воспользоваться приглашением Тацуэ заглянуть на виллу Масуи. Решил он это без особых колебаний, тем более что слегка подвыпил:

— Сходим посмотрим, что собой представляет их компания,— уговаривал он Сёдзо.

Сёдзо хотел было отказаться наотрез, но передумал и нехотя последовал за ним. У Мацуи должен быть Инао, и если заупрямиться и не пойти, это может быть превратно истолковано. Вспомнив об Инао, он вскочил вслед за Кидзу в автобус, отходивший от станции в дачный поселок.

Сидя теперь в гостиной, Сёдзо ради приличия вместе со всеми улыбался, но на душе у него было почему-то тоскливо и одиноко. Его коробило от шумной болтовни госпожи Масуи, рассказывавшей под общий смех о старике норвежце, с которым они гуляли сегодня днем. Этот старик, имевший в Кобэ фирму по сбыту каких-то станков, каждое лето приезжал отдыхать в Каруидзава. Всех очень потешали его повадки дамского угодника: каждый раз, когда дорога шла в гору или надо было переходить по шаткому мостику через ручей, он считал своим долгом «поддержать» спутниц и брал под руку какую-нибудь молодую и хорошенькую японочку. Гости делали вид, что находят рассказ Мацуко очень забавным, и громко смеялись. Канно почему-то неприятно было видеть, как Инао любезничает с Тацуэ. Их можно было принять за жениха и невесту. За легким ужином, сервированным по-европейски, Инао со сладкой улыбкой на своем медно-красном угреватом лице ухаживал за Тацуэ, спешил наполнить ее бокал, передать закуски.

Во всем этом было что-то театральное, и Сёдзо казалось, что он смотрит какую-то нудную пьесу. Чтобы скрыть одолевавшую его зевоту, он поднялся и подошел к столу, за которым Марико возилась с гербарием.

— Это что ж, школьное задание?

- Да- „

Обычный односложный ответ Марико, как всегда, сопровождался прелестной улыбкой. В этот момент она как раз трудилась над тем, чтобы расправить вьюнок с его круглыми, как пуговицы, бледно-фиолетовыми цветками. Длинные, гибкие стебельки плохо ложились вместе с листочками, которые пучками росли далеко от цветков и были похожи на водоросли. Придерживая одной рукой цветочки, другой Марико старалась расправить и уложить с ними рядом листья. Подготовленные для гербария цветы лежали высокой горкой возле нее. Марико углубилась в это занятие не только потому, что это было школьное задание, она гораздо больше любила собирать растения для гербария, чем играть в гольф или ходить в гости на чашку чая. Каждое утро она брала жестяной баульчик, садилась в трамвай и отправлялась на самый верх плоскогорья. Поэтому ее лицо, шея и голые до плеч руки загорели гораздо больше, чем у тетки или у Тацуэ.

Оттенок загара свидетельствовал о том, что в ее жилах течет смешанная кровь. Ведь ее мать была белой. От знойных солнечных лучей кожа ее становилась не коричневой, а золотисто-розовой, приобретала атласный блеск. Лицо, казавшееся в Токио бледным и тусклым, теперь радовало взгляд свежестью и нежным румянцем. В жаркие дни, когда все кругом вытаскивали платки и вытирали мокрые лбы и щеки, у Марико не. выступало ни одной капельки пота. Возможно, и это было связано с особенностями кожного покрова людей белой расы. Любопытно также, что зимой из-за своего необычайного цвета лица Марико в обществе японок казалась белой, а в обществе белых — японкой. Каруидзава был своеобразным международным курортом, здесь всегда было полно иностранцев, и стоило

Поводом для спора явился Стендаль. Ему был посвящен специальный номер журнала, выпускаемого литературным объединением, в которое входил Маки. Кидзу делал упор на классовые, социальные воззрения писателя.

— Изучать Стендаля только с этой точки зрения было бы ошибкой,— возражал Маки.

— Я этого и не требую,— отвечал Кидзу.— Но я утверждаю, что игнорировать это все равно, что смотреть на комету и не видеть ее хвоста. Социальные идеи, выраженные в его произведениях...

— Во всяком случае они ничего общего не имеют с теми идеями, которыми в свое время были пронизаны произведения наших так называемых пролетарских писателей,— перебил Маки.

— Кто же об этом спорит? Тем более что Стендаль питал даже определенную слабость к аристократии. Об этом свидетельствует,