Лабиринт - Яэко Ногами

— Кстати, госпожа Масуи интересовалась, долго ли еще пробудет здесь мастер из Киото.

— Он говорил, что пробудет здесь еще несколько дней,— ответила виконтесса.

Речь шла о знаменитом «мастере чайной церемонии» 41, прибывшем из Киото на открытие чайного павильона на вилле господина X. На торжестве присутствовала в тот день и виконтесса.

Рассказав, какой великолепной была сегодняшняя церемония, на которой мастер из Киото исполнял роль первого гостя, она выразила сожаление, что госпожа Масуи не смогла присутствовать на празднике.

Виконтесса была немногословна. Говорила она прозрачно-чистым, но негромким голосом, который казался таким же бесстрастным, как и ее черты. Но временами ее неподвижное, застывшее, словно маска, лицо внезапно менялось.

Подобное преображение происходит с актерами Но42. Белая и гладкая маска актера не выражает никаких чувств, но вот актер начинает играть — и каждый поворот его головы, каждое его движение настолько полны смысла и выразительности, что вы забываете о маске. Вы начинаете воспринимать ее словно живое лицо, и вам уже кажется, будто вы видите, как приливает и отливает от него кровь и как напрягается и приходит в движение каждый его мускул.

Но с виконтессой такая перемена случалась редко — только когда речь заходила о сыне.

Так оно было и сейчас, когда она начала рассказывать, как вечером она с сыном отыскивала Сердце Скорпиона, о котором Сёдзо рассказывал мальчику. Звезды густо высыпали на прояснившемся небе. И вот они увидели эту красную, словно кровоточащую звезду.

Госпожа Ато говорила с увлечением, и ее лицо, отличавшееся матовой белизной магнолии, порозовев, расцвело, как цветок в лучах весеннего солнца, а глаза, обычно строго смотревшие из-под припухших век, вдруг засветились странной, загадочной улыбкой. Ее словно подменили.

И Сёдзо вспомнилось, как преображалось иногда юное личико Марико, из-за которой полчаса назад на вилле Масуи едва не разгорелся жаркий спор. Но Марико была совсем не похожа на госпожу Ато. И красотой не блистала, не зря Мидзобэ говорил, что черты у нее неправильные, негармоничные. Но стоило Марико улыбнуться — и каким милым, каким выразительным становилось ее лицо. У виконтессы же черты были идеально правильные, и как раз улыбка нарушала их классическую пропорциональность и вносила в них какую-то дисгармонию. Впрочем, это не портило ее лица, оно становилось лишь по-новому прекрасным. Наблюдая перемену в виконтессе, Сёдзо вдруг подумал, что облик ее сейчас исполнен не столько нежной материнской любви, сколько затаенной страсти. И в этом контрасте между безжизненным, холодным лицом и загадочно-обольстительным выражением глаз было какое-то колдовское очарование.

Красота этой женщины захватила Сёдзо. В груди сильнее забилось сердце, и он почувствовал, что и сам меняется в лице. Слушая в тот вечер болтовню Мидзобэ, который заявил, что внешность виконтессы не интересна для художника европейской школы, Сёдзо усмехнулся про себя. Вряд ли он бы это сказал, если бы хоть раз видел, как чудесно меняется ее облик. Она настоящая фея! Правда, и самому Сёдзо лишь изредка приходилось наблюдать эти неожиданные превращения. Чаще всего лицо ее сохраняло свою утонченную, почти божественную бесстрастность, даже когда темой разговора был ее любимый сын. А при внезапной метаморфозе он начинал сомневаться, не верил своим глазам, и его преследовало желание как можно скорее еще раз проверить свое впечатление.

Когда Тадафуми обнимал его, прислоняясь головой к его плечу, Сёдзо пытливо всматривался в тонкий профиль мальчика. Быть может, сам того не сознавая, молодой репетитор хотел найти в его лице то таинственное выражение, которое появлялось иногда у его матери.

Горничная Кину принесла на серебряном подносе чайник с чаем, посуду и поставила все на столик, накрытый белоснежной кружевной скатертью. Следуя английскому обычаю, виконтесса всегда сама разливала чай.

— Это и в самом деле прелестная звездочка,— наливая Сёдзо чай, продолжала она свой рассказ.— Тадафуми так обрадовался, когда увидел ее. Он сказал, что в небо залетела звездочка фейерверка.

— Удачное сравнение,— отозвался Сёдзо.

— Он говорил, что вы теперь каждый вечер будете показывать ему новые звезды.

— Я и сам их не очень хорошо знаю. Приходится заглядывать в звездный атлас. Тадафуми...

Сёдзо запнулся и, чтобы скрыть неловкость, отхлебнул чаю. Ведь все служащие в доме почтительно называли мальчика «господин Тадафуми» или «молодой барин». Сёдзо же не мог и не хотел следовать их примеру. В разговоре с родителями он называл мальчика либо «ваш сын», либо просто «он», избегая называть имя. А вот сейчас неожиданно для самого себя он назвал ученика по имени, как обычно, когда оставался с ним наедине. Он хотел было поправиться и не сделал этого. Он почувствовал, что его фамильярность как-то сразу сократила расстояние между ним и виконтессой. С полной непринужденностью он стал говорить о большой любознательности мальчика и о том, что особое пристрастие он питает к естествознанию.

— Вы думаете?

— Да, да. Но, пожалуй, его склонности будут не по душе господину виконту?

Виконтесса промолчала. Она лишь чуточку склонила голову, ровно настолько, насколько это необходимо актеру в трагедиях, чтобы выразить печаль. Огонек в глазах сразу погас, дрогнули нежный подбородок и уголки пухлых губ, и по всему лицу пробежала тревожная тень.

Сёдзо вспомнилось, как виконт впервые принял его у себя в качестве будущего наставника своего сына. Господин Ато заявил, что хотел бы воспитать из мальчика личность, в которой сочетались бы качества генерала Ноги и Муссолини. В таком духе он и пытался дать соответствующие инструкции Сёдзо. Но тут же добавил, что не хотел бы, чтобы спартанское воспитание сына выходило за известные рамки. У отца, по-видимому, на всю жизнь остались горькие воспоминания о палочной дисциплине, которую насаждал генерал Ноги, бывший в свое время директором того лицея, где учился виконт.

— Но как бы то ни было,— сказал он в заключение,— не забывайте, что ваш ученик принадлежит к тем, кто составляет опору императорского трона, и если когда-нибудь, как я надеюсь, он станет гордостью отчизны, в этом будет и ваша заслуга. Платить вам будут в месяц тридцать иен... или нет, кажется, двадцать пять? Сколько, Окамото? (Вопрос был адресован присутствовавшему при разговоре управителю.) Ах, все-таки тридцать? Ну, хорошо. И в комитете семьдесят. Что ж, это немало.

Виконт Ато, высокий, стройный господин, похожий на манекен из магазина европейской одежды, несомненно, гордился своим красивым лицом, красивым носом с горбинкой и черными подстриженными усиками. Назвав сумму жалованья репетитору, он внушительно покачал головой. И тут же в нем шевельнулась крайне досадная