Лабиринт - Яэко Ногами

к ней и относилось. Впрочем, Тацуэ и сама толком не знала, на кого и отчего она разгневалась. Для вспышки у нее были еще свои, особые причины. Ведь в то время, как Мацуко чувствовала себя на месте госпожи Реналь и жила ее переживаниями, у строптивой девицы Таруми из головы не выходила маркиза Матильда де ла Моль, которая вытеснила в сердце Жюльена жену мэра. Какое-то беспокойное, мятежное и сладкое чувство поднималось в ней, теснило грудь, огнем разливалось по жилам, и ей сделалось вдруг страшно, словно на нее надвинулась неотвратимая опасность. По какому-то странному недоразумению Тацуэ всегда презрительно относилась к любви. Но когда представляла себе Жюльена, этого дерзкого, безрассудного, не знающего страха юношу, который, пренебрегая опасностью, взбирается среди ночи по приставленной к окну лестнице и проникает в спальню к возлюбленной, у нее захватывало дух. Тогда Тацуэ начинало казаться, что она изменяет себе, и она приходила в ярость, становилась сама себе противной. Но есть ли на свете женщина, способная устоять перед натиском такого мужчины, дерзкого, как бродяга, и прекрасного, как молодой бог?—размышляла Тацуэ. Да разве есть сейчас такие мужчины? Нет. Жди хоть до самой смерти, а не встретишь двойника Жюльена Сореля. Не потому ли Тацуэ и не признавала любви?

Мысль эту она решительно отогнала от себя. И вместе с тем присутствующие мужчины показались ей сейчас особенно ничтожными и жалкими. Какие-то трухлявые и сырые поленья! Особенно неприятным показался ей сидевший к ней в профиль Инао с его оттопыренными ушами и угреватой кожей. Тацуэ недовольно поморщилась. Откинувшись на спинку стула и бессильно свесив свои изящные округлые руки, обнаженные до плеч, она сосредоточенно думала о чем-то. Спор заглох, как внезапно выключенный мотор. Если бы компания была в своем обычном составе, то наверняка кто-нибудь предложил бы поскорее приступить к танцам. Но сделать это в присутствии нетанцующих Канно и Кидзу, по-видимому, считали неудобным. Правда, через пять минут соображения вежливости, вероятно, будут отброшены и танцоры зашаркают ногами по паркету, но пока все молчали, скованные необычным и непонятным для них чувством. Тягостное молчание было тем более странным, что никто из этих людей не привык над чем-либо глубоко задумываться.

В это время Мацуко заметила, как Марико в своем углу позевывает, прикрывая рот рукой.

— A-а, Мариттян! Ты спать захотела? С гербарием уже справилась?—окликнула она племянницу.

Все повернулись к Марико. Несколько смутившись, она подняла отяжелевшие веки и утвердительно кивнула головой. Мацуко сказала, что в таком случае Марико надо идти спать.

— Можешь оставить все как есть. Канэко потом все уберет.

Однако Марико аккуратно собрала и сложила в одно место разбросанные по столу цветы; стопку газетных листов с обработанными растениями она прикрыла оставшимися газетами и сверху придавила кожаной сумкой. Затем она отвесила общий поклон.

— Спокойной ночи.

Когда стройная фигурка и красные комнатные туфельки Марико исчезли за дверью, Кидзу взглянул на часы. Было половина одиннадцатого.

— Не пора ли и нам?—спросил Сёдзо.

Кидзу обязательно надо было уехать последним, ночным поездом, и он уже готов был подняться, но Мацуко стала удерживать их, обещая отправить на своей машине. Хозяйка рассудила, что сейчас уже и уход двоих приятелей не исправит положения. Создалась какая-то тягостная атмосфера, и ее уже нельзя было оживить.

Снова принесли чай с лимоном и сэндвичи. Для Мацуко, которая могла бы сидеть ночь напролет, час был еще ранний.

— Когда же вы наконец разрешите мне начать портрет Марико-сан? — обратился к ней Мидзобэ. Дав прикурить от своей зажигалки Канно и Маки, он разжег и свою трубку.— Если бы я сейчас начал, я как раз успел бы к открытию выставки.

Эту свою просьбу Мидзобэ за последнее время повторял уже не раз.

— Друг мой, ведь я вам уже объясняла, что, к сожалению, не могу считаться только с вашими удобствами. Ведь мне еще нужно спросить разрешения у Масуи.

— А вы его не ждете в это воскресенье? Если нет, то я бы съездил в Токио и спросил его сам.

— Да, но вы ведь хотите написать что-то для выставки? Почему же это обязательно должен быть портрет Мариттян? Я бы вам посоветовала лучше сделать портрет Мисаттян (это была сестра Тацуэ — сверстница Марико). По-моему, она куда красивее Марико! Правда, Мисаттян сейчас у моря, но она, кажется, уже вволю накупалась, и ев можно вызвать домой. Не правда ли, Таттян?

Тацуэ ничего ей не ответила и лишь насмешливо взглянула на Мидзобэ, который с кисло-сладкой миной попыхивал своей трубкой. Немного погодя она сказала:

— А вам бы, Мидзобэ-сан, не мешало, прежде чем ехать в Токио, заручиться согласием самой Мариттян.

— Согласием Марико-сан? А вдруг она не захочет? Тогда мне все пути будут отрезаны. Вот ведь в чем дело, поэтому...

— Хм! Если она не захочет, то уж тут ни тетушка, ни сам дядюшка не помогут. Имейте это в виду.

— Помилуйте, этого не может быть! Марико! Такая послушная девочка! Я уверен, что желание тети для нее будет значить в тысячу раз больше, чем мои уговоры.

— Вы так думаете? — громко отозвалась Мацуко.— Так вот должна вас разочаровать. Ваша послушная девочка — упрямица, каких поискать. Уж если ей что-нибудь не по вкусу или, наоборот, очень понравится, ее ничем не проймешь.

И Мацуко повторила свой рассказ, который Сёдзо уже однажды имел удовольствие выслушать, когда он с ней и Тацуэ обедал в ресторане близ Уэно.

— Но ведь такое постоянство чувств достойно похвалы!— вырвалось у Кидзу.— И какая замечательная определенность в ответах: либо да, либо нет. Никакого вилянья! Разве теперь это часто встретишь?

Легкое опьянение, в котором Кидзу был в начале вечера, постепенно стало проходить, но бокал пунша, а затем виски, поданное к чаю (Кидзу предпочел пить его неразбавленным), привели его в прежнее состояние. Он заявил, что среди светских дам и девиц, с которыми ему приходилось сталкиваться как репортеру женского отдела газеты, подобные натуры ему не попадались.

— По-моему, у японок,— сказал он,— есть серьезный недостаток — они бесхарактерны. И если Марико-сан действительно тверда в своих «да» и «нет», перед ней преклоняться нужно! — закончил он свою горячую защиту племянницы Масуи.

— Вы, видно, сговорились с Сёдзо-саном. Он твердит то же самое. Но ведь это только красивые слова. Попробовали бы вы быть с ней с утра до вечера, тогда бы, наверно, другое запели,— стала возражать Мацуко, почти слово в слово повторяя то, что