Две сестры - Жорж Санд

великая. Прощайте, мисс Оуэн, делайте с моей тайной, что хотите. Я же сохраню вашу тайну так же свято, как хранила ее до сих пор.

— И вы сохраните ее от моего отца и моей сестры?

— От вашей-то сестры я всего более и хранила ее. Плохо бы вам пришлось, бедняжка, если бы Ада узнала, до какой степени Абель влюблен в вас.

— Сестре-то моей что за дело до этого?

— Ваша сестра любит Абеля. Разве вы этого не знали?

— Вы просто бредите, m-lle д’Ортоза. Она презирает его до глубины души.

— Потому-то она и сходит по нему с ума. Раз женщина поддалась капризу, которого она стыдится, каприз этот становится страстью.

— Оставьте меня, — воскликнула я, отстраняясь от нее. — Это вы сами сходите с ума. Вам просто приятно удивлять и огорчать меня хитросплетением разных нелепостей.

— Бедненькая! Вы, я вижу, поражены в самое сердце и потому становитесь раздражительны. Полноте, успокойтесь. Вы скоро увидите вашу сестру, и если у вас есть хоть крупица проницательности, вы сами убедитесь, что я сказала вам сущую правду. Это вносит новую заботу в вашу и без того омраченную жизнь. По счастью, я и тут вас не оставлю. Я берусь вылечить Аду от этой болезни. Я уже начала свое лечение и вбила ей в голову самые честолюбивые замыслы. Я хочу ее выдать замуж за лорда Госборна, и добьюсь своего. Он меня слишком любил, чтобы не принять жену из моих рук. Что же касается вас, моя милая, то вы выйдете замуж за Абеля. Это будет вначале большое несчастье для вас, потому что Абель — сущий безумец, безумец очаровательный и с превосходнейшей душой, который, любя вас до обожания, будет причинять вам величайшие огорчения. Но он введет вас в свет. Артисты в большом свете всесильны; они пленяют государей и очаровывают женщин. Через несколько лет, когда вы его разлюбите, вы узнаете жизнь, и тогда вам можно будет стремиться к чему-нибудь получше любви. Однако, прощайте. Вот и мой кавалер явился. До свидания!

Речи m-lle д’Ортоза кружились в моей голове и язвили меня, точно рой пчел. Я углубилась в лес и старалась успокоиться. Я находила, что с моей стороны просто смешно волноваться из-за болтовни женщины, которую, несмотря на ее высокие притязания, не могла же я считать за личность дельную и серьезную. Не была ли эта цель, которую она преследовала, и дерзкая отвага которой меня в первую минуту ошеломила, суетна и ничтожна сама по себе? Чтобы задаться такою целью, нужно было не столько силы ума, сколько странности в его складе. Правда, для того, чтобы привязаться к подобной цели и стремиться к ней так упорно, нужна была действительная сила характера, но что такое сила характера, если она употребляется дурно? Конечно, могло статься, что m-lle д’Ортоза и достигнет своей цели — мы живем в эпоху самых невероятных приключений, и новейшая история открывает широкую дорогу для всевозможных честолюбий. Безумие m-lle д’Ортоза заключалось не в этом; по-моему, она была безумна потому, что искала власти, влияния, блеска, как она выражалась, в том или другом внешнем положении. Мне казалось, что истинное могущество, которое влияет на сердце, на разум, на совесть, не нуждаются ни в какой поддержке со стороны материальной силы. Для достижения такого могущества нужно только работать над собой, стремиться во всем к красоте и истине и распространять их вокруг себя по мере сил своих и возможности. Очевидно, она не умела вглядеться ни в свою собственную жизнь, ни в жизнь других. Она принимала блеск за славу и не понимала даже, в чем заключается истинный блеск той роли, которую она себе предначертала, мечтая только о внешней ее обстановке. Так же мало понимала она, к чему стремится настоящее и что обещает будущее. Она целиком принадлежала прошедшему. Она рвалась вперед, желая примкнуть к могущественной и зловредной семье исторических выскочек. Она делала то же, что делали они все, и что всех их погубило. Она была пропитана всеми предрассудками отживших или отживающих учреждений. Она играла с тенями, она вызывала трагические образы, чуждые страстям настоящего, и драпировалась в мученичество, чтобы не казаться смешной.

Но при всем этом она была не лишена известного рода обаяния. В ее изменчивых глазах загорался подчас огонь, заставлявший предполагать в ней присутствие действительного энтузиазма и непреклонной воли. Если бы я не была ограждена здравыми понятиями, которые с детства успел внушить мне отец, и трезвой сдержанностью, к которой я приучила свой ум, быть может, я и поддалась бы тому влиянию, которое она хотела приобрести надо мной. Как же было голове моей бедной Ады не закружиться? В состоянии ли я буду противодействовать пагубному влиянию на нее этого странного, льстивого и деспотического существа?

Тут начиналось для меня тяжелое раздумье. Действительно ли Ада любит Абеля? Когда m-lle д’Ортоза уверяла меня в этом, говорила ли она под влиянием искреннего заблуждения, или же предательски ставила мне западню? А что, если догадка ее была верна? Напрасно искала я благоприятного для себя выхода — его не оказывалось. Поступить в духе m-lle д’Ортоза, раздуть в душе моей сестры честолюбие, вовлечь ее в блестящую партию, еще более несчастную, быть может, чем первое ее замужество, и сделать все это ради того, чтоб она перестала оспаривать у меня моего жениха — на это я была неспособна. Но не могла я также допустить, чтобы она вышла замуж за человека, профессию которого она презирала, за человека, которого можно было любить только самоотверженной любовью, на какую Ада была неспособна. К тому же, предположив даже, что все эти препятствия будут устранены, оставалось узнать еще, может ли Абель любить мою сестру со своей стороны, а это мне казалось невероятнее, чем когда-либо.

Если цель m-lle д’Ортоза была в том, чтобы внести смущение в мой ум и разбить мое сердце — она могла считать себя вполне удовлетворенной. Я вернулась домой, готовая принять на себя новые жертвы и новые страдания, если понадобится. Быть может, в этом-то и заключалось единственное счастье, на которое я была способна. А между тем, все те вопросы моей жизни, с которыми я только что было успела справиться, возникали опять передо мной, и мне предстояло перерешать их сызнова. Те великие усилия, которых мне стоило примириться с Абелем, какой он был, со всеми увлечениями его характера и со всеми роковыми уклонениями его образа жизни — эти великие усилия, быть может,