Промт инжиниринг - Вадим Носоленко

— Вы… видели что-то? — Мартин подался вперед. Сердце билось учащенно. Он был близок к чему-то важному.

Элиза на мгновение замолчала, глядя в окно на последние лучи заходящего солнца. Закат окрашивал небо в красный цвет. Цвет таймеров. Цвет крови. Цвет истины.

— Я проснулась от странного звука, — начала она тихо. — Это было около трех ночи. Час волка. Час, когда завеса между мирами истончается. Сначала я подумала, что мне приснилось, но потом звук повторился. Что-то среднее между электрическим треском и… бульканьем жидкости. Звук растворения. Звук возвращения к первичному хаосу.

Она повернулась к Мартину:

— Я слышала, как Дорсет что-то бормочет. Быстро, почти лихорадочно. «Они лгут, все лгут, реальность фальшивая, мы все фальшивые», — что-то в этом роде. Последние слова человека, прорвавшегося сквозь пелену иллюзий. А потом… — она сделала паузу, — я услышала крик. Короткий, но такой… отчаянный. Крик рождения или смерти. Или того и другого одновременно.

Элиза сглотнула:

— Я попыталась встать, чтобы проверить, что происходит, но в этот момент в палату ворвались медсестры и какие-то люди в костюмах. Люди из Центра. Уборщики реальности. Стиратели следов. Они задвинули ширму, отгородив кровать Дорсета, и я не могла видеть, что происходит. Но я слышала… странные звуки. Словно что-то растекается, плещется. Человек, превращающийся в первичный суп. Личность, теряющая форму. И голоса: «Полная деструктуризация», «Контейнер немедленно», «Утилизировать». Профессиональные термины для непрофессионального ужаса.

Мартин почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом. Он вспомнил термин из глоссария: «Желе — просторечное название субстанции, остающейся после деструктуризации клиента». Не метафора. Буквальная правда. Человек действительно превращался в желе.

— А потом, — продолжила Элиза, и в ее голосе появились странные нотки — не страха, а чего-то похожего на… ностальгию? — я услышала, как кто-то сказал: «Архивная копия промта повреждена. Восстановление невозможно. Субъект утерян безвозвратно». Утерян. Не умер — утерян. Как будто смерть была лишь потерей данных.

Она помолчала, давая Мартину время осмыслить сказанное.

— Через несколько минут они увезли… что-то в герметичном контейнере. Не тело на каталке, а именно контейнер. Как для хранения биологических образцов, только больше. Размером с человека. Или с то, что от него осталось. И всю ночь в палате работала какая-то бригада — что-то чистили, обрабатывали, проверяли специальными приборами. Устраняли следы. Стерилизовали реальность. Делали вид, что ничего не произошло.

— И что вы думаете обо всем этом? — спросил Мартин тихо. Боясь услышать ответ. Боясь, что она скажет то, что он уже подозревал.

Элиза задумчиво коснулась подбородка:

— Знаете, когда узнаешь, что умираешь, начинаешь иначе относиться к странностям жизни. Меньше отрицания, больше принятия. Смерть — великий учитель правды. Она срывает все маски. Если бы я была здорова, то, наверное, решила бы, что мне все это привиделось, или нашла какое-то рациональное объяснение. Но сейчас… — она пожала плечами, — я просто думаю, что мир гораздо страннее, чем нам говорят. Страннее и страшнее. И прекраснее в своей жуткой истине.

Она внимательно посмотрела на Мартина:

— Что вы собираетесь делать с этой информацией? Бежать, пока не поздно? Или идти до конца, даже если конец — это желе на полу больничной палаты?

— Я хочу узнать правду, — ответил он. — Полную правду о Центре, о промтах, о том, что произошло двадцать лет назад. О том, кто я. Что я. Почему существую.

— Двадцать лет назад? — переспросила Элиза с внезапным интересом. В ее глазах вспыхнул странный огонь — узнавание? Воспоминание?

— Доктор Шах упоминала о «Великом Кризисе» двадцать лет назад, после которого был создан Центр, — пояснил Мартин. — А группа, называющая себя Автентиками, считает, что именно тогда произошло нечто, изменившее всю реальность. Катастрофа, после которой мир стал копией самого себя.

Элиза медленно кивнула:

— Знаете, Дорсет был профессором философии. В те редкие моменты, когда он был в сознании и мог говорить, он рассказывал… странные вещи. Откровения умирающего или бред сумасшедшего — грань тонка. О том, что наша реальность была «переписана» после какой-то катастрофы. О том, что большинство людей вокруг — не настоящие люди, а «копии», созданные для замены погибших. О том, что мы живем в мире призраков, считающих себя живыми.

— Теория о «реалах» и «копиях», — пробормотал Мартин. — Кайрен упоминал о ней. Безумная теория, которая объясняет все безумие вокруг.

— Дорсет утверждал, что нашел способ отличить «реалов» от «копий», — продолжила Элиза. Ее голос стал тише, интимнее, словно она делилась великой тайной. — Что-то связанное с тем самым браслетом, который был у него на руке. Он сказал, что только «копиям» нужна регулярная синхронизация, только у них есть таймеры. Реалы умирают по-настоящему. Копии просто деструктурируются.

Мартин вспомнил, что Вероника сказала ему в первый день: «Вам выдадут такой же модуль после завершения испытательного срока». У всех сотрудников Центра были браслеты. Значит ли это, что они все… Копии, контролирующие других копий? Марионетки, дергающие за ниточки других марионеток?

— А еще, — Элиза понизила голос, хотя они были одни в палате, — он говорил о каком-то архиве. Месте, где хранятся все оригинальные промты, исходные коды личностей. Резервные копии человечества. Бэкап цивилизации. По его словам, если получить доступ к этому архиву, можно узнать всю правду о том, что произошло с миром. Можно увидеть момент разрыва. Точку, где история раздвоилась.

— Архив на восьмом этаже Центра, — Мартин вспомнил красную дверь с охраной. — Доктор Шах сказала, что там хранятся резервные копии всех промтов. Все, кто мы есть. Все, кем мы были. Все, кем могли бы быть.

Элиза внимательно смотрела на него:

— Вы действительно собираетесь идти туда? Это может быть опасно. Смертельно опасно. В буквальном смысле.

— Я должен знать правду, — повторил Мартин. Мантра безумца или клятва искателя? — Если все это реально, если Центр действительно контролирует сознание людей, переписывает их воспоминания, заменяет их личности… это должно быть остановлено. Или по крайней мере, люди должны знать. Даже если эти люди — всего лишь копии. Даже копии заслуживают правды о своей природе.

Элиза улыбнулась — странной, почти нежной улыбкой:

— Вы напоминаете мне кое-кого, кого я знала давно… Очень давно. До Кризиса. Когда мир был другим. Когда я была другой. Такая же решимость, такое же стремление к правде, несмотря на риски. Такая же обреченность.

Она протянула руку и коснулась его ладони:

— Если вы решитесь на