Публичное одиночество - Никита Михалков

Волновало ли кого-нибудь это шаманство, кроме тех, кто отвечал за то, чтобы все было вывешено вовремя и читалось с любой точки? Выполнялись ли указания? Волновали ли они людей?

Нет! Однозначно – нет!..

В народе живет тяга к историческому образу мышления, и лишать народ возможности следовать этому мышлению – преступление перед будущим этого народа, угроза его нравственной национальной безопасности…

Думаю, что следствием разрушения храмов, отринутой веры является и экономическая ситуация, в которой мы сегодня находимся. (I, 32)

(1993)

Вопрос: Когда Вы ходите в церковь, Вы имеете в виду мистическую часть религии либо в православии Вы находите нечто, что важно для Вас сегодня?

Вы знаете, вопрос неправомерен, на мой взгляд, потому что в церковь ходят не для чего-то.

Церковь – это неотъемлемая часть истории и национального самосознания. И самое главное, Церковь – это настоящая демократия… И это то, что для меня является истинным проявлением и истинным значением демократии для людей, которые хотят объединяться в общем деле на основе Закона Божьего. Ибо понятие демократии, которое существует сегодня, на мой взгляд, ложно. Ложно, ибо мы все равно – продолжение большевизма сегодня, только большевизма с другой стороны. Допустим, загонять людей в колхозы насильно безнравственно, как и безнравственно их разгонять насильно, понимаете? Поэтому у меня неоднозначное отношение к сегодняшнему вопросу, вопросу демократии.

Что касается Церкви…

Вы поймите, ведь дело еще заключается в том, что Церковь, которая была запрещена, она была исповедничеством для многих, кто прожил в стране в течение семидесяти лет. Сколько погибло иерархов церковных, сколько людей пострадало за то, что они верили, и за то, что они были верны православию. Но вы посмотрите, что происходит. В результате на сегодняшний день мы имеем абсолютно невероятную ситуацию, когда не снизу поднимается духовное ощущение мира, а Церковь начинает опускаться вниз до уровня «рока на баррикадах» и освящения валютных магазинов…

Это дискредитация Церкви.

Это удобная формулировка низведения Церкви до уровня бытового явления. Это очень удобно. Мало того что можно совершать безнравственные поступки, преступления, оправдывая их тем, что «вот, правда, у нас здесь все воруют, но ничего. Батюшка освятил наш магазин». А то, что там бог знает что происходит, это ничего, это можно… батюшка походит с кадилом, а люди будут стоять…

Я помню один фестиваль артистов. Страстная неделя шла… и сидел батюшка в ночном баре. Я говорю: «Что ж Вы делаете в ночном баре-то, батюшка?» А он отвечает: «А нам владыка велел ближе к народу быть». – «Да идите домой, батюшка, не позорьтесь».

А утром – расписание в гостинице – посещение службы. Значит, все с похмелья – так, что от свечи, если дыхнет кто, то может загореться храм, – бьют поклоны, ничего не понимая, но зато: «Мы – славяне! Мы – присоединились!»

Это все китч, понимаете?

И на сегодняшний день, я думаю, нужно резко сократить возможность необдуманного появления священнослужителей на экране, что раздражает зрителей и вызывает у них обратную реакцию.

Я думаю, что здесь надо быть очень осторожным, если мы действительно хотим этого возрождения. (V, 1)

(2002)

Вопрос: В каких изменениях, на ваш взгляд, нуждается наша Церковь?

Что касается нововведений, в частности перевода службы на современный язык, мне кажется, это неправильно уже только по одной причине: бесконечная связь того, что и как слышали во время Божественной литургии Александр Невский, Дмитрий Донской, Мусоргский, Чайковский и другие, – это и есть та самая абсолютно духовная связь, которая не должна быть изменена…

Это принципиальный вопрос. (I, 90)

(2009)

Интервьюер: Скажите, а у Вас не вызывает отторжение постоянное мелькание на телевизионных экранах чересчур сытых, надутых священников, за многими из которых, как выясняется, тяжелейшие мирские грехи? Вам не кажется, что Церковь превратилась в нечто неинтимное, построенное на огромных деньгах и совершенно нецерковных поступках?

Хм… А Вы помните время, когда она в Советском Союзе была интимной? Просто о ней не было слышно и церковных иерархов по телевизору не показывали.

По-вашему, те годы лучше?

Нет, я лишь считаю, что она должна быть отделена от государства и заниматься своими вопросами тихонько, без лишнего шума…

Дело все в том, что вернуться к тому состоянию, в котором Церковь была до того, как государство стало ее топить и в асфальт закатывать, тихонько не получается.

Но разве Вам эти лоснящиеся от жира забронзовевшие иерархи нравятся?

Это, по-моему, Вы где-то их высмотрели, а я вижу людей, которым либо доверяю, либо не доверяю, – вот и все! Среди священников достаточно тех, кому можно верить, и таких, кому верить не стоит, а навешивать ярлыки типа «лоснящийся иерарх», за которым огромное количество всяких грехов, – это и есть тот самый большевизм, против которого Вы выступаете.

Русская Православная Церковь в катакомбном виде выдержала все, что уготовила ей советская власть, закапывавшая заживо батюшек, сжигавшая храмы и устраивавшая там сумасшедшие дома и колонии, отбиравшая имущество и расстреливавшая целые приходы.

Государству еще долго придется это отмаливать. (I, 137)

Церковь и музеи (2010)

Во-первых, я хотел бы выразить мое глубочайшее уважение к музейщикам, которые в самые тяжелые времена работали за нищенские зарплаты… Музейщики люди самоотверженные и делают величайшее дело.

Тем не менее, я все-таки художник. Я сейчас представил себе: вот мы разговариваем все, а вот тут сидит Андрей Рублев, Даниил Черный, Феофан Грек. И подумал: вот что они вообще думали бы, слушая нас, что бы у них творилось в сердце? Представьте себе, мог бы написать Рублев «Троицу» и как бы он ее написал, если бы знал, что через огромное количество лет будет идти спор, где ей находиться? Тогда он писал ее очень конкретно, адресно. Ведь это же авторское право, господа, это уважение к автору. И мне кажется, что, кстати говоря, это является частью музейной задачи – уважать не только то, что написано или сделано, но еще того, кто это делал.

Почему мы не уважаем тех, кто постом и молитвой вымаливал себе возможность написать икону?

Это не так просто. Ведь не каждому разрешено писать иконы! А уж если давалось такое право, это право было для этого человека даром Божиим.

Во-вторых. Если мы говорим и рассматриваем этот вопрос: а для чего иконы писались? Ну да, красота без пестроты, лепота, да, эстетическое ощущение, счастье от того, что получается.