Публичное одиночество - Никита Михалков

Живете без цели или не ставите цель? Это разные вещи.

Бесцельная жизнь – это не значит не ставить цель. Дело в том, какова цель… У меня есть цель, чтобы моей матери, ушедшей от нас двенадцать лет назад… ей не было бы за меня стыдно.

Вот моя цель.

А какая может быть выше цель? Чтобы не было стыдно твоим детям за тебя… (V, 11)

ЦЕНЗУРА (2005)

Это парадокс, но чем строже была цензура, заставлявшая творцов искать пути высказывания, тем больше открытий случалось в кинематографе. Хотя, как кто-то сказал, жанр басни – это жанр рабов, где иносказаниями высказываешь все то, о чем думаешь.

Сейчас, казалось бы, все можно. Прорублено не окно в Европу, стена проломлена в мир. Мы думали, что оттуда к нам хлынет свежий воздух. А нам подставили ассенизаторскую трубу и слили все, что сами уже не смотрят, вместе с просроченными лекарствами, куриными ножками, которые в рот нельзя брать.

Мы наелись и поняли, что это совсем не то…

Сегодня доступно все. Информации – море. И это замечательно. Задаю вопрос: усовершенствовала ли она мастерство?

Нет.

Мы имеем клиповое мышление и не можем простыми словами рассказать историю так, чтобы зрительный зал затаил дыхание. Оказалось, что не так-то просто заставить людей плакать и смеяться.

Раньше была школа. При чудовищной цензуре, доходящей до идиотизма (в фильме про Чиполлино выкинули персонаж – пародию на Джеймса Бонда только потому, что номер агента совпал с номером партбилета Ленина), тем не менее существовал Тарковский…

Сегодня неволи нет. Но есть зависимость пострашней – от чужого мнения, американского кино, того, как «они» там думают. (I, 118)

(2011)

Цензура нужна…

Но надо точно понимать ее границы. В Думе долго спорили, что такое порнография, – никто так и не понял. Я совершенно убежден, что цензура нужна. Важно только, кто цензор. Лесков, как в прежние времена, или идеологический отдел ЦК. Ужас в том, что, прикрываясь мыслью и фразой: «Пусть все цветы цветут» и пользуясь демократическим принципом, мы снимаем с себя ответственность за все… (I, 154)

(2011)

Интервьюер: Есть какие-нибудь яркие примеры того, что, на ваш взгляд, должна была бы не пропустить цензура?

Больше всего это касается телевидения. Там я бы не пустил, условно говоря, «Дом – 2»… Но разговор идет не о конкретном запрете (это ничего не меняет, просто будет запрещена какая-то программа), а надо запрещать делать какие-то вещи.

Вот яркий пример: группа «Война» получает премию «Инновация», в которой принимает участие Министерство культуры. Я считаю, что с точки зрения технологии и замысла гениально было придумано – за три минуты нарисовать 60-метровый член с учетом того, что, когда мосты будут разводиться, он будет смотреть прямо на окна питерского ФСБ. Придумано колоссально, как придумка – это круто! Но это хай-тек, придумка, это не художественное произведение. А если это художественное произведение, тогда будьте любезны дать народу на это смотреть на постоянной основе. Выложите рисунок мрамором, и каждый раз, когда поднимается мост, белый мраморный член будет смотреть в окна ФСБ. Идите до конца! Запретить это – глупо. Энергетика этих ребят с их талантом может быть замечательно созидательной. Это стёб, это классная придумка. И тот, кто это придумал, действительно человек талантливый. Но давайте разделять придумку и художественное произведение. Потому что для того, чтобы сделать эту акцию, не нужно учиться в Академии рисовать, как Илья Репин. Нужны только взгляд на жизнь, смелость и азарт.

Поэтому запрещать – глупо. Сделали так сделали!

Но если вы за «член» даете художественную премию, тогда будьте любезны увековечить его, чтобы это было памятником тому, что вы считаете искусством… (XV, 51)

ЦЕРКОВЬ (2000)

Знаете, когда говорят: «В Бога верую, а в церковь не хожу», – это самообман.

Кажется, Серафим Саровский сказал: «Для кого Церковь не Мать, для того Бог не Отец». Отделяя собственно веру в Бога от Церкви, мгновенно становишься сектантом, то есть человеком, переполненным гордыней, которая дает тебе возможность и право определять, что есть правильная вера, а что неправильная.

Лично я всегда задаюсь одним очень простым вопросом: считаю ли я себя талантливее, умнее, храбрее, мудрее Дмитрия Донского, Александра Невского, Пушкина, Достоевского?

Нет.

Ну почему тогда я должен усомниться в том, что для них было правильно и естественно?

Ведь лень, страх, неловкость, незнание, комплекс неполноценности, что, по сути, и является препятствием для прихода в церковь, – это не аргументы. Но если все это я возвожу в принцип, то я – гордый козел и больше ничего.

В молодости, когда я стоял на службе, то не ощущал такой благости, как сейчас, ее заглушал страх, который каждый раз просто гнал из церкви, чтобы не встретить там знакомых.

Я долго учился, чтобы в храме совершенно никого не замечать. Сейчас научился в церкви быть один, то есть не один, а наедине, и это самое блаженное ощущение.

Это вертикаль, ты в нее погружаешься, ты ее физически ощущаешь, она осязаема. (II, 34)

(2002)

Мне говорят: «Да уже новые времена… ну что вы, ей-богу, со своими попами да церквями… Ведь церкви мы больше не разрушаем, у нас свобода вероисповедания».

А ведь это только кажущаяся свобода, если у человека нет внутреннего стержня, нет понимания, что такое хорошо и что такое плохо.

А собственно, кто ему расскажет об этом?

Возьмите кодекс строителей коммунизма – да, это Евангелие, только без Бога: не убий, не укради…

Но Евангелия без Бога быть не может!

Я уверен, что воспитывать добродетели в человеке без религиозного чувства бессмысленно. (II, 41)

Русская Православная Церковь (1990)

С трибуны Советского фонда культуры я сказал, что единственной организацией, которая за все годы советской власти не металась из стороны в сторону, от правды к неправде, была Русская Православная Церковь, исторически продолжавшая строительство своего духовного храма…

Я считаю, что самое большое зло и самая тяжело восполнимая утрата, совершенные по отношению к нашему народу – это физическое и идеологическое разрушение Русской Православной Церкви…

Эта система была частью общего исторического культурного ствола России. Церковь объединяла. Через нее осуществлялась историческая связь поколений.

С разрушением Церкви разрушилась и эта связь, что в результате привело к ослаблению национального иммунитета. Сколько лет над нашими головами огромными буквами писали одни и те же призывы и заклинания, меняя только номера съездов и пленумов, навстречу которым нам нужно было стремиться, а потом дружно выполнять их решения.