Орёл умирает на лету - Анвер Гадеевич Бикчентаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Удары колокола долго звенели в ушах.
Саша упорно боролся с полудремотой, он вскидывал голову, сонными глазами бессмысленно водил вокруг, но через минуту голова снова падала на грудь. Костер еле тлел, раздуваемый шальным ветром.
Ближе к рассвету посвежело. Матросов потянулся, подбросил в костер сухих сосновых веток. Огонь начал медленно разгораться, неровный свет костра проник в густую чашу леса. Матросов начал трясти своего друга за плечо. Тот мгновенно проснулся, с опаской оглянулся и, увидев Матросова, вскочил.
— Что, пора? Якорь поднимаем?
— Тише, — предупредил Саша. — Все еще спят. Мне пришла смешная мысль — подняться на скалу, что над Кара-Иделью стоит. Хочешь?
— А что там будем делать?
— Оттуда вид замечательный, и, может, надпись сделаем на камне.
Рашит осторожно вытянул из-под товарищей свою поношенную шинель, ставшую уже бурой, набросил ее на плечи и последовал за Сашей.
— В какую сторону?
Матросов решительно свернул налево.
— Я давно уже приметил эту тропинку. По ней не ходят, но не беда, куда-нибудь да приведет она. За мной.
Они покинули сонный лагерь. Их путь лежал к горе, отвесным утесом нависшей над рекой. Тот, кому приходилось подниматься на пароходе в верховья Кара-Идели или сплавлять плоты от устьев Юрюзани или Сима, непременно должен помнить эту скалу, нависшую над самой водой. На карте она не помечена, а народ называет ее: «Нос корабля». Казалось, корабль выбросился на берег и высоко задрал нос.
Юноши карабкались вверх. Первое время они шли высохшим руслом речки, здесь местами еще лежал снег. Они передохнули, достигнув небольшой котловины, окруженной отвесными выступами. Саша полз впереди, цепко хватаясь за молодые ветви редких деревьев и находя опору в острых выступах.
Последние несколько метров они преодолевали, помогая друг другу.
И вот они на самой вершине. Куда ни взглянь, всюду ощетинившиеся стволами причудливые скалы. Горы отбрасывали на реку длинные серые тени. А под ногами — глубоко внизу шумно катила волны Кара-Идель. Волна спорила с каменистым берегом, журча, падали с высоты маленькие родники.
Огненный шар солнца поднимался все выше и выше. Светлые краски легли на вершины гор, черные волны реки окрасились в зеленый цвет. Ночная синь уходила вдаль. Высоко над горами, казалось, под самым солнцем, начал кружиться царь птиц — беркут.
Первым опомнился Рашит:
— Вероятно, нас уже ищут! — воскликнул он. — Попадет же от Мухаррям-бабая! Теперь я тебя подведу...
Саша вдруг спросил:
— Разве ты не хочешь сделать надпись?
— Совершенно забыл, — засмеялся Рашит. — Давай начинай. Лет так через десять заглянем сюда, ведь обязательно опять вскарабкаемся, вот интересно будет прочесть!
Юноши выбрали большой красный камень и на нем ножом выцарапали: «Саша Матросов. Рашит Габдурахманов. Апрель 1942 года». И, довольные своей работой, отошли от камня. Однако Матросов, будто что-то вспоминая, подбежал к камню и дописал внизу: «Выходим в плавание». Последний раз бросили прощальный взгляд на окружающие горы и начали спускаться.
В лагере их ждали с нетерпением. Все необходимое уже перенесли на плот, и Александр Матросов поднял якорь.
Плот вышел в путь.
Встречные пароходы давали отмашку [5]. Капитан «Барнаула» Круподеров поднялся на мостик, узнал Мухаррям-бабая и громко прокричал в рупор:
— Салям, Мухаррям-бабай! Значит, начинаем навигацию?
— Салям! — ответил бабай, снимая широкополую белую шляпу. — Сороковую весну с тобой встречаемся. Еще встретимся, знако̀м.
Колонисты с любопытством наблюдали за капитаном, прислушиваясь к разговору.
— Больно хороший капитан. Самого Чапаева переправлял через Ак-Идель, — сказал бабай, провожая глазами тяжелый буксирный пароход, тащивший две баржи. — Каждый год он первым поднимается, а я первым опускаюсь вниз. Тропа наша речная нелегкая, неверная. Особенно трудно в верховьях да на Юрюзани. Вы там не были, поэтому не знаете, что такое сердитая река. Там на сто третьем километре от Большого Кутюма стоит почти около пристани мереный стол-якорь. А в Саламатовке со дна огромные камни выступают. И к берегу валит, ой как валит. Удержишь плот — хорошо, не удержишь — прощай. Гнет, гнет и — все...
Увлеченные рассказом деда, юноши забыли про плот. Вдруг старик закричал:
— Эй, эй, ребятки, нажимай вправо! Всем телом ложись!.. Так... Правильно!
Плот вышел на фарватер.
— У Исаковки ныне ходовую заметало. У островов...
На другой день река вышла в широкую долину. Река чуть приосанилась.
Очертания скал причудливо менялись. Нельзя было равнодушно плыть мимо «Колотушки», скалы, на которой природа поставила рюмку высотой в десять метров!
Как-то вечером Мухаррям-бабай стал с беспокойством поглядывать на запад, но ничего не сказал. Утром подул легкий ветерок, который все крепчал. Мухаррям-бабай нахмурился:
— Буря будет... До Каргино надо торопиться, там есть спокойная гавань...
Низко прошли над головой тучи. Ветер начал прижимать к земле кусты. Волны кидались на плот, он качался. Колонисты, приуныв, жались к старику.
Матросов с волнением смотрел, как одна за другой волны накидывались на плот. Пошел проливной дождь. Все промокли до костей.
Наконец пришла настоящая беда, которой так страшился старик: крайняя кошма оторвалась и поплыла.
Рашит, находившийся ближе других к месту происшествия, подбежал к старику, но все уже заметили разрушение.
— Надо ловить!
На крик Рашита откликнулся Матросов, побежавший к единственной маленькой лодчонке, но Мухаррям-бабай остановил их:
— А кто будет вас спасать?
Несколько часов плыли, ожидая, что вот-вот плот разобьется. Однако к вечеру доплыли до Каргино. Не каждый лоцман решится в такую погоду бросить якорь, но «лесной профессор» знал свое дело. Плот прикрепили к берегу канатами, и все сошли на берег.
Ночевали под крышей сарая. Спали, тесно прижавшись друг к другу. На рассвете, продрогшие, поднялись, разожгли костер, напились чаю.
К концу третьего дня показался город на горе. Его освещало красное закатное солнце, на светлом фоне неба вырисовывались большие корпуса и высокие заводские трубы.
Вошли в Белую. Плот тихо качался на волнах широкой реки. На берегу внезапно заиграл оркестр.
Строй колонистов торжественно встречал плотовщиков. Над головами алели знамена, многие махали платками.
«5 июня 1942 года.
Фашисты расползлись по России, как саранча.
Где же остановка? Кто им преграда?»
«12 июля 1942 года.
Петр Филиппович прислал письмо из госпиталя. Ранение получил в правое плечо. Потому-то буквы такие крупные и кривые. Даже не верится, что он написал...»
«28 августа 1942 года.
На кухне работает судомойкой новенькая, рыжая и круглолицая. Странный она человек, готова перецеловаться со всеми
