Орёл умирает на лету - Анвер Гадеевич Бикчентаев

Никто их не встретил. Даже дворняжка не залаяла.

— Мне не нравится такое молчание, — проговорил Дмитриев, кивнув в сторону домика. — Если я не ошибаюсь, мы все-таки у цели. Вы тут меня подождите.

Колонистов все еще никто не приглашал в уютный домик. А мороз знал свое дело, крепчал. Волей-неволей заставлял он пританцовывать.

— Митьке лафа, — пошутил Саша. — Он тут наглотается своего кислорода лет на сорок вперед.

— Тебе тоже, пожалуй, кое-что перепадет, если придется жить в шалашах, — съязвил Митька Кислород. — Что скажешь, если вот Дмитриев выйдет на крыльцо и брякнет: «Припасайте побольше сосновых веток и пока располагайтесь кто как может». Никуда не денешься, обратно на станцию не пойдешь.

Усталым колонистам такая перспектива не особенно понравилась. Кое-кто просто на глазах скис. Поневоле загрустишь, вспомнив чистые постели, сытые обеды тети Тани, вечера, проводимые в клубе.

Вот не спеша вышел Дмитриев. Все уставились на него, ожидая, что он скажет.

— Ступайте в избушку, — пригласил он.

Озябшие колонисты гурьбой бросились на крыльцо.

В первой половине, наверное, никто не жил. Тут они и поскидали с себя вещевые мешки, топоры и пилы. Лишь освободившись от лишнего груза, они просунули головы в дверь, ведущую в «хозяйскую» половину.

Тут им в глаза бросился сам хозяин. Он лежал на хаке [2] между окнами как-то поперек. У его изголовья сидел мальчик лет десяти. Оба большеглазые, оба чернявые.

— Ну, чего приперлись в лес? — спросил лесник, наверное, продолжая разговор с Дмитриевым, прерванный появлением колонистов.

«В его словах не чувствуется особой любезности, — подумал про себя Саша. — А мог бы показать себя более гостеприимным и дружелюбным, все-таки мы трудиться приехали...»

— Это — постановление правительства. А это — письмо начальника колонии, — пояснил Дмитриев, передавая запечатанные конверты.

Лесник даже не удосужился их прочитать.

— Да что вы, мальчишки, понимаете в лесе? — расшумелся бородач. — Немедленно собирайтесь и уезжайте обратно. Тут не выдерживают даже куда более закаленные мужики.

Ребята, ошарашенные таким приемом, не знали, что и думать.

— Вы чего расшумелись, товарищ лесник? — спокойно проговорил Дмитриев. — Ведь мы не ради этого сюда приехали.

Мальчишка, который сидел у изголовья отца, вдруг сказал:

— Его покалечил медведь...

Не слушая сына и будто игнорируя его слова, бородач проговорил:

— Не нравитесь вы мне.

— Может, мы сами себе тоже не нравимся, — сказал Дмитриев. — Но что поделаешь?

Лесник внимательно взглянул на Дмитриева. Наверное, он не ожидал подобного ответа.

Бородач долго и тяжело закашлял.

— Подай воды, Тагир, — попросил он сына.

Жадно опорожнив кружку, он откинулся на спину. Тут он вовсе замолчал.

— Ребята с дороги. Можно им присесть?

— Чего же вы ждете? Приглашения? Устраивайтесь, — произнес больной человек.

Пролежав так несколько минут, он стал читать бумаги, переданные Дмитриевым.

— Ладно, — более миролюбиво произнес он, взглянув на ребят. — Сколько вас?

— Шестнадцать человек. Пока шестнадцать.

— Часть из вас устроится в избе, — сказал он. — Часть в бане. А завтра сын укажет ваш участок.

— А он сможет? — спросил Дмитриев, скосив глаза на мальчишку.

— В его возрасте я уже возил боеприпасы на передовую, — буркнул бородач. — Я не смогу, сами видите.

Колонисты подумали с облегчением: ну все... Но не тут-то было.

— Кто-нибудь работал в лесу? — спросил он.

— Нет.

— Думаете управиться?

Дмитриев гордо окинул взглядом своих товарищей и бодро спросил:

— Ну как, ребята, управимся?

— А чего не управиться? — не особенно дружно ответили колонисты. Их начинал смущать этот бородач.

— Порыв — благое дело, хорошая штука, — согласился лесник.— В гражданскую войну мы так воевали: «Побьем беляков?» — «Побьем!» — «Захватим село?» — «А чего не захватить?!» Иногда нам удавалось побить беляков, иногда нет... Энтузиазм — оружие, но не самое действенное. У нас в лесу, например, без науки на одном порыве никуда не попрёшь. Та наука у нас называется практикой и сноровкой... Я бы вам посоветовал сходить в аул, он тут, недалеко и поговорить с людьми, одним словом, посоветоваться.

Дмитриев решил пошутить:

— Насчет агитации мы и сами можем...

— Ну что ж, вам виднее.

Первая неделя оказалась особенно трудной. Как ни старались ребята, дело подвигалось медленно. Они не имели еще сноровки, а без опыта было трудно валить лес. Как-то раз подпиленное дерево, падая, чуть не убило Митьку. Юноши осунулись, на лбу у Саши легли первые морщинки. Рашит ходил сумрачный. Только Дмитриев был бодр. Он, посмеиваясь, говорил:

— На днях должен приехать инструктор леспромхоза.

Действительно, из леспромхоза приехал молодой техник, он целый день учил ребят валить лес. Дело пошло быстрее. Дмитриев, однако, все еще не был доволен. И однажды после обеда, когда все собрались у костра, он сказал:

— Предлагаю начать соревнование между бригадами...

Кислород возразил:

— Все работаем одинаково, все стараемся для фронта. Никто, на мой взгляд, не отстает. Что же тут соревноваться?

— Как же работаете одинаково, когда бригада Матросова дала сегодня на три кубометра меньше, чем бригада Габдурахманова? — возразил Дмитриев.

Комсорг знал, что этим замечанием он заденет за живое всех колонистов, ведь они не привыкли отставать друг от друга.

А вечером вдобавок получили письмо из Уфы от Бурнашева: «Параллельно с заготовкой начинайте свозить лес к устью реки, — писал он. — Учтите, что и сплавлять придется вам самим. Конную тягу пришлю в начале марта... Посоветуйтесь с местным населением в выборе места для сплава леса...»

Новая забота легла на плечи колонистов. Однажды утром Дмитриев озабоченно сказал бригадирам:

— Вот что, придется сходить в аул. Лесник прав, без опытного лесоруба, тем более сплавщика нам не обойтись.

...Выйдя из леса, юноши увидели небольшой аул, раскинувшийся у подошвы горы, на берегу озера.

Из труб уютных домиков поднимались струйки дыма. На гладком льду озера мелькали фигурки ребят на коньках, где-то кричал петух и дружно лаяли собаки.

Рашит, улыбнувшись, тронул Сашу за локоть:

— В таком ауле я рос.

На крыше амбара, вероятно, принадлежащего колхозу, сидел старик, постукивая топором. Рашит заговорил с ним на родном языке:

— Ћаумы, бабай! [