Моя желанная западня - Надежда Анатольевна Черкасова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И как твоя мама это пережила?
– Не знаю. Если бы я думал об этом, не выжил. Да, я регулярно писал ей, рассказывал о том, чего достиг. Но никогда не читал писем от нее. Боялся, что она снова попытается отравить меня своими страхами. Моя жизнь резко изменилась, теперь пугать стало некому. А чтобы со страхами покончить раз и навсегда, я поступил в летное училище. Решил клин вышибить клином. И у меня получилось. Правда, маме об этом не сообщил. Опасался, что подобной тревоги за меня она не переживет. Писал, что нашел спокойную безопасную работу, где хорошо платят, много работать не заставляют, а главное – не обижают. На самом же деле и обижали, и драться приходилось, отстаивая свое место под солнцем. В общем, все, как у нормальных людей.
– Ты ее часто навещал?
– Раза два-три в год, приходилось дробить отпуск. Я постоянно убеждал маму в том, что зарабатываю достаточно, чтобы обеспечить ей безбедное существование. Деньги регулярно высылал, чтобы она ни в чем себе не отказывала. Вот только больше двух дней с ней выдержать не мог. Это было невыносимо. Она кидалась мне на шею и рыдала, как по покойнику. Мы даже толком и поговорить-то не могли. Я пытался убедить ее заняться, наконец, собственной жизнью и перестать бояться за мою. Доказывал, что уже давно способен позаботиться не только о себе, но и о ней. Как об стенку горох. Она не верила ни в меня, ни в счастливую жизнь. Страх застил ей глаза. Мама видела во мне безумца, сбежавшего из родного дома и пытающегося свести счеты с жизнью. Все время говорила о том, что самоубийство – тягчайший грех. Что таких даже церковь отпевать запрещает, а хоронят подальше от нормальных покойников. Представляешь?! Она совсем не хотела осознавать меня состоявшимся и вполне себе даже счастливым человеком. Думала лишь о том, как будет хоронить меня и на какое кладбище ходить навещать мою могилку. Я уже сейчас был для нее покойником, только пока живым. И это лишь вопрос времени, когда превращусь в настоящего мертвеца. Вот тогда она наконец успокоится, так как бояться за меня уже не нужно. Заживет нормально. И я перестал к ней ездить. Только писал и слал деньги.
– Она не пыталась тебя разыскать, навестить?
– Нет. Видимо, опасалась, что будет бояться за меня еще больше. Однажды я получил весточку от соседки, что мама умерла. От язвы желудка. Страх ее все же уничтожил, изнутри… Через два года я женился. Ее звали Полиной, как и мою мать. Скоро родилась Олюшка. Полина была отличной женой и матерью: мягкая, добрая, необыкновенно заботливая. Казалось бы, чего желать большего? И мы вполне могли быть счастливы… если бы она любила себя хоть чуточку. Чем больше цинизма Полина проявляла к себе, выискивая всевозможные недостатки – будь то фигура, внешность или способности в кулинарии, – тем активнее начинала проявлять заботу о ближних. Иногда из дома хотелось убежать от ее чуть ли не болезненной рабской жертвенности, с которой она относилась ко мне и дочери. Но больше всего меня беспокоил просто невообразимый страх Полины перед жизнью… Такой же, как был у моей матери. Полина пыталась убедить меня сменить профессию. Страх, что я разобьюсь, преследовал ее постоянно. Она не могла спать по ночам, ходила регулярно по врачам, так как ее беспокоили сердечные боли. Даже не знаю, может, мне и в самом деле нужно было перестать летать? Я до сих пор не могу ответить себе на этот вопрос. Небо для меня не просто кусок пространства. Именно там я осознаю, что внутренняя свобода – это средство реализации смысла жизни. В небе я ощущаю прилив необычной энергии добродетели, чувство свободы души, познаю свое второе «я» и проявление любви ко всему человечеству.
– Любить человечество всегда легче, чем конкретного человека.
– Когда-то я поднялся ввысь, – продолжил Михаил, устремив задумчивый взгляд в одну точку и не слушая Софью, – и оставил на земле все сомнения, страхи. Это спасло мне жизнь. Сверху все видится намного четче, переполняет чувство свободы. Небо – моя таблетка от страха. Именно там я поверил в простейшую житейскую мудрость: истинная ценность жизни измеряется не присутствием наслаждений, а отсутствием страданий.
– И тебе там совсем не страшно?
– С первых полетов я острее стал воспринимать жизнь, ощутил ее быстротечность, хрупкость. И понял, что к ней нужно относиться с благоговением. Неужели всего этого я должен был лишиться только ради того, чтобы не волновалась Полина? Душу она мне вымотала своими страхами и жалобами. Не знаю, может, я и не прав. Не летаю же сейчас – и ничего, жив пока что. Она бы, может, тоже еще пожила, не умерла от сердечного приступа. Олюшка до сих пор мне не может простить, потому что считает меня потенциальным виновником внезапной смерти матери. Я ведь рядом был, когда она умерла. В соседней комнате. Просто не успел дать ей лекарство.
«Не успел или…» – невольно пронеслось в голове Софьи, отчего щеки мигом залил румянец стыда.
– Значит, с небом покончено навсегда? – поторопилась она сменить тему.
– Выходит, что так. Я теперь даже в качестве пассажира стараюсь не летать самолетом. Разве что если другого выхода нет. Чувство вины не дает покоя.
– Говорят, вина – бесполезное чувство, которое никому никогда не помогало, потому что неспособно изменить ситуацию. А твое чувство вины, по-моему, тянется аж с самого детства.
– Ты говоришь как психоаналитик.
– Какая разница, как я говорю? Главное – я так думаю. Вот ты рассказывал о небе, как о таблетке от страха. А я знаю еще один способ, который более действенный. Это любовь к себе. Твоя матушка не только не любила себя, она и тебя этому не научила. Потому что не знала, как это сделать. Твою маму не научила этому ее мама.
– А ты, значит, знаешь?
– Думаю, что знаю. Любовь к себе может появиться через прощение. Нужно осознать свои ошибки и простить себя, постараться забыть о том, что было когда-то, и обрести наконец свободу – выпустить себя из темницы прошлого.
– Это всего лишь слова и ничего более.
