Человек из Санкт-Петербурга - Кен Фоллетт

Он понятия не имел, как отреагирует Лидия на его появление. В одном можно было не сомневаться: она не узнала его в ночь неудавшегося нападения. Его лицо было скрыто, а в ее истеричных криках слышался испуг при виде неизвестного с револьвером в руке. Предположим, ему удастся встретиться с ней – как она поступит? Прикажет вышвырнуть за порог? Начнет немедля срывать с себя одежду, как это было когда-то? Или же останется равнодушной, воспринимая его как знакомого из далекой юности, не вызывавшего больше никаких чувств?

Ему же хотелось, чтобы его появление ошеломило ее, заставило растеряться, а потом вспомнить, что она все еще его любит, и тогда он легко выведает у нее любую информацию.

Но внезапно он понял, что не помнит толком, как она выглядит. Вот уж странно! Он помнил, какого она роста, не полная, но и не худая, помнил светлые волосы и серые глаза, но мысленно представить себе ее портрет не выходило. Если он старался воскресить в памяти ее нос, то прекрасно видел его очертания и мог вообразить себе ее всю, но лишь смутно, как некий силуэт в мрачноватом свете петербургского вечера. Ничего не помогало – ее внешность ускользала от него.

Он добрался до парка и задержался в нерешительности рядом с особняком. Десять утра. Они, возможно, еще даже не встали. Да и в любом случае нужно дождаться, чтобы Уолден уехал. У него мелькнула мысль, что он может столкнуться в доме с самим Орловым, и это в тот момент, когда при нем нет оружия.

«Если это случится, – с диким озлоблением подумал он, – удавлю его голыми руками».

Интересно, чем сейчас занимается Лидия? Вероятно, одевается. О да! Вот это он помнил хорошо – Лидия в одном корсете расчесывает волосы перед зеркалом. Или уже завтракает? К столу подадут яйца, мясо и рыбу, но она ограничится лишь маленькой свежей булочкой и ломтиком яблока.

К парадной двери подали экипаж. Через минуту-другую кто-то сел в него, и кучер тронулся с места. Когда карета выезжала из ворот, Максим стоял на противоположной стороне улицы. И внезапно обнаружил, что смотрит прямо в лицо Уолдена, видневшееся за стеклом, а Уолден смотрит на него. Максим почувствовал мальчишеское желание выкрикнуть: «Слышь, Уолден, а я был у нее первым!» Но он лишь улыбнулся и приложил руку к шляпе. Уолден ответил вежливым наклоном головы, и карета проехала мимо.

Максим не понимал, отчего так приятно взволнован.

Он прошел через открытые ворота и пересек просторный двор. Он заметил цветы в окнах дома и подумал: «Все по-прежнему, Лидии всегда нужно было много цветов». Взбежав по ступенькам колоннады при входе, он потянул за шнур звонка.

«Не исключено, что она вызовет полицию», – мелькнула в последний момент мысль.

Уже через секунду слуга открыл дверь. Максим вошел.

– Доброе утро, – сказал он.

– Доброе утро, сэр, – отозвался слуга.

«Похоже, у меня действительно вполне достойный вид».

– Я хотел бы повидать графиню Уолден. У меня к ней дело чрезвычайной важности. Меня зовут Константин Дмитриевич Левин. Уверен, она помнит наши встречи в Петербурге.

– Слушаюсь, сэр, Константин… Э-э?

– Константин Дмитриевич Левин. Постойте, я дам вам свою визитную карточку. – Максим порылся в карманах плаща. – Вот досада! Не захватил из дома ни одной.

– Я запомню, сэр. Константин Дмитрич Левин.

– Верно.

– Будьте любезны подождать здесь, сэр. Я узнаю, дома ли графиня.

Максим кивнул, и слуга скрылся в глубине особняка.

Глава шестая

Бюро работы мастеров времен королевы Анны было для Лидии любимым предметом мебели в их лондонском доме. От почтенного двухсотлетнего возраста нисколько не потускнел черный лак, расписанный золотыми рисунками на китайские мотивы – с пагодами, плакучими ивами, островами и цветами. Передняя крышка опускалась, образуя удобный письменный стол и открывая за собой отделанные красным бархатом отделения для хранения писем и ящички для ручек и флаконов с чернилами. В основании бюро располагались ящики побольше, а верхняя его часть, находившаяся выше уровня глаз сидевшего, представляла собой книжный шкаф за зеркальными дверцами. В старинной блестящей поверхности отражался несколько искаженный интерьер утренней гостиной за спиной у Лидии.

На столе перед ней лежало незаконченное письмо к сестре, матери Алекса, жившей в Санкт-Петербурге. Почерк у Лидии был мелкий и не слишком аккуратный. Она писала по-русски. Начав фразу: «Меня серьезно беспокоит настроение Шарлотты…» – Лидия отложила перо. Она сидела, глядя на затуманенное зеркало, и предавалась раздумьям.

Пока начало сезона выдавалось богатым на события, но далеко не лучшим образом. После выходки суфражистки во дворце и нападения сумасшедшего в парке ей казалось, что больше никаких неприятностей не предвидится. И на несколько дней в жизни действительно воцарился порядок. Представление Шарлотты прошло более чем успешно. Алекса больше не было рядом, чтобы нарушать спокойствие Лидии. Он перебрался в отель «Савой» и перестал выходить в свет. Дебютный бал Белинды произвел самое приятное впечатление. В ту ночь Лидия забыла обо всех проблемах и веселилась от души. Она танцевала вальс, польку, тустеп, танго и даже теркитрот[18]. Ее партнерами успели побывать половина членов палаты лордов, несколько блестящих молодых людей, но лучшим из них все равно остался муж. Конечно, не много шика заключалось в том, чтобы так часто танцевать с собственным супругом, но Стивен выглядел столь ослепительно в белом галстуке и фраке, а танцевал настолько хорошо, что она, презрев условности, целиком отдалась удовольствию движения в такт с ним. Ее семейная жизнь, несомненно, вошла сейчас в одну из самых счастливых фаз. Но теперь, оглядываясь назад, Лидии уже казалось, что в этом нет ничего необычного – так происходило в разгар каждого сезона… А потом объявилась Энни, и все пошло прахом.

Лидия, разумеется, помнила эту девушку как одну из горничных в Уолден-Холле, но лишь в общем ряду и смутно. В поместье таких огромных размеров запомнить каждого слугу практически невозможно: их было пятьдесят человек только непосредственно в доме, не считая многочисленных садовников и конюхов. Занятно, но не вся прислуга знала в лицо своих хозяев. С Лидией, например, случился однажды небольшой казус: в холле она остановила пробегавшую мимо служанку и спросила, у себя ли лорд Уолден. А в ответ услышала: «Сию секунду проверю, мадам. Как вас ему представить?»

Но у Лидии, несомненно, остался в памяти тот день, когда экономка Уолден-Холла миссис Брейтуэйт пришла к ней и сообщила, что Энни придется уволить из-за беременности. Причем сама миссис Брейтуэйт слова «беременность» избегала, заявив просто, что горничная «перешла все границы приличий». И хозяйка поместья, и экономка были смущены, но не шокированы: с прислугой такое случалось прежде и будет случаться впредь. Служанку следовало немедленно изгнать – только так и можно было сохранить незапятнанной репутацию дома, – и, естественно, при подобных обстоятельствах ни о каких рекомендациях не могло быть и речи. Без «карахтеристики» бывшая горничная не могла пойти в услужение к другим людям, но она, как правило, и не нуждалась в работе, поскольку либо выходила замуж за отца ребенка, либо возвращалась домой к матери. Кроме того, по прошествии нескольких лет, поставив дитя на ноги, такая женщина вполне могла тихо вернуться на прежнюю службу, но уже в качестве прачки или судомойки, чтобы не попадаться на глаза хозяевам.

Лидия предполагала, что именно так и сложится дальнейшая судьба Энни. Помнила она и о том, что юный помощник садовника неожиданно бросил свои обязанности и завербовался во флот, но эта информация привлекла ее внимание много позже, когда обнаружилось, как трудно найти мужчин для работы в саду за разумную плату. При этом никто не потрудился сообщить ей о связи между Энни и сбежавшим мальчишкой.

«Нас нельзя назвать жестокими людьми, – думала Лидия. – Напротив, как работодатели мы весьма обходительны с прислугой. И все равно Шарлотта поставила беды, свалившиеся на Энни, в вину именно мне. Где она только всего этого набралась? Как она выразилась? «Я прекрасно знаю, что она сделала. И знаю с кем». Боже милостивый, кто научил ее девочку так разговаривать? Я посвятила всю жизнь, чтобы воспитать ее чистой, невинной, добропорядочной, то есть полной противоположностью себе самой. Но об этом лучше даже не вспоминать…»

Она обмакнула кончик пера в чернильницу. Ей очень хотелось поделиться с сестрой своими переживаниями, но в письме это оказалось невероятно трудно сделать. Было бы трудно даже при разговоре с глазу на глаз, поняла вдруг она. Но больше всего ей хотелось поделиться своими мыслями с Шарлоттой. «Так почему же стоит мне сделать попытку сближения с дочерью, как я чувствую необходимость полностью контролировать ее и распоряжаться ею, словно домашний тиран?» – думала Лидия.

Вошел Притчард.