У смерти женское лицо - Марина Воронина

— Фраера столичные, — сплюнув, произнес кто-то у него за спиной. — «джипов» у них, понимаешь, хоть задницей жри, можно в них бомбы подкладывать вместо сигнализации.

— Вперед, — сказал Мутный Папа, сплевывая под ноги окурок. — Найти и замочить всех до единого.

Он вернулся к своему «Паджеро» и уселся на водительское место, оставив дверцу открытой и небрежно опершись левой ногой о хромированную подножку. Вооруженные люди, настороженно оглядываясь, начали по одному проходить в ворота. Когда последний из них скрылся внутри, Папа вставив губы сигарету и вынул из кармана зажигалку. Прикурить он не успел — внутри монастырской ограды хлопнул пистолетный выстрел, с треском лопнула граната, и вдруг оттуда донесся басовитый уверенный грохот пулемета, сквозь который лишь время от времени пробивался истеричный треск автоматных очередей.

Мутный Папа выронил сигарету из разом помертвевших губ.

Сомнений быть не могло — в загаженных развалинах Санта-Барбары, не жалея патронов, стреляли из ручного пулемета, причем съевший собаку на стрелковом оружии Папа мог бы поклясться, что это был, как минимум, трижды трахнутый немецкий «МГ-34», одним выстрелом из которого можно было завалить бешеного слона. Ничего подобного на вооружении у Папиных орлов не было сроду, пока что им хватало автоматов, и те три пулемета Калашникова, что имелись в наличии, были припрятаны до лучших времен в надежном месте.

Пока он думал, в монастыре еще трижды грохнули взрывы. Пулемет все не умолкал, и теперь в его остервенелый лай начали вплетаться крики. Это были самые настоящие вопли тех, кого убивали.

Папа все еще сидел со спущенной на подножку ногой и разинутым от удивления ртом, не чувствуя, как нагревается в ладони продолжающая гореть зажигалка, когда из ворот, шатаясь и придерживая левой рукой правую, по которой ручьем стекала кровь, выбежал человек. Папа не сразу узнал это белое, как простыня, лицо с фарфоровыми шариками выпученных в смертельном ужасе глаз, а узнав, ужаснулся — он и не думал, что боль и страх могут до такой степени изменить человека.

— Папа, рви когти! — прокаркал тот. — Заводи, тут засада!

Он не успел произнести слово «засада» до конца — последнее "а" обрезало возобновившимся грохотом пулемета. Арка ворот бурно вспенилась известковой пылью, из-под ног у него фонтанами и клочьями полетела земля, но он еще некоторое время продолжал стоять, нелепо кренясь вправо и дергаясь, как дервиш, а на груди у него один за другим стремительно распускались огромные красные «цветы». Потом позади него треснуло, грохнуло, его швырнуло вперед, арку заволокло дымом, и оттуда, крутясь и разваливаясь в воздухе, полетели какие-то черные клочья.

Мутный Папа пришел в себя. Резво убрав ногу с подножки, он захлопнул дверцу, запустил двигатель и рванул с места так, что из-под колес ударили струи песка. Боковым зрением он увидел, как из лениво ворочавшихся в кирпичной трубе арки клубов желто-серого дыма выбежал незнакомый ему человек, державший на весу тяжеленный черный пулемет. Длинный конец пулеметной ленты свободно свисал почти до самой земли. Папа не ошибся — это и в самом деле был легендарный «МГ-34». Толстый ствол в дырчатом кожухе повернулся вслед уходящему «джипу», плюясь бледным огнем, лента затряслась, извиваясь, как живая змея, и поползла в вороненую коробку казенника. Заднее стекло «джипа» со звоном вылетело к чертовой матери, а через секунду за ним последовало лобовое. Мутный Папа закричал, ловя бешено разинутым ртом ворвавшийся в машину теплый тугой ветер, напоенный запахами полевых цветов и мягкой дорожной пыли.

Позади снова коротко прогрохотало, он услышал это даже сквозь рычание двигателя, больше не приглушаемое отсутствующим лобовым стеклом, и его шею обожгло короткой острой болью. «Убит», — подумал Папа, но мир, вопреки его ожиданиям, не погрузился во тьму, а продолжал мчаться навстречу с бешеной, все увеличивающейся скоростью. Папа давил на газ так, словно хотел дотянуться ногой до дороги. Он сообразил, что его всего-навсего задело, и постарался упорядочить свое стремительное бегство, но сделать это было не так-то просто: за ним, оказывается, уже пустились в погоню, и он с яростью узнал в настигавшем его автомобиле серебристый «Дискавери», свою вторую машину, которую он время от времени одалживал ребятам. Московские догоняли его на его собственной машине, стреляя вслед. Слава Богу, удержать «МГ» в одной руке было трудно, так что палили они из пистолета, но Папе хватало и этого.

Мутный Папа выхватил из бардачка ТТ, забросил руку назад и, более или менее ориентируясь с помощью чудом уцелевшего зеркала, выпустил в преследователей всю обойму до последнего «масленка». И — недаром все-таки ходил он в церковь, не напрасно башлял толстопузому попу из партийных! — случилось маленькое чудо: он попал. «Лендровер» сделал крутой и какой-то неуверенный вираж и ткнулся носом в канаву, задрав кверху серебристый пыльный зад. Вслед Папе дали длинную очередь, но это была ерунда на постном масле — Мутный Папа был уже далеко и с каждой секундой уходил все дальше. На рассвете следующего дня Мутный Папа прибыл в Москву и приступил к завершающей стадии своих поисков.

Глава 10

Катя повертела в руках паспорт и небрежно положила его на край стола.

— Екатерина Ивановна Воробей, — повторила она вслух. — Не забыть бы ненароком.

— Ну, сие от меня не зависит, — развел руками Щукин. — Мне почему-то кажется, что ты не забудешь. Ведь ухитрилась же ты проработать у меня почти месяц и ни разу не проговориться о том, кто ты такая и как тебя на самом деле зовут.

— Я — жертва цепи несчастных случайностей, — по памяти процитировала Катя, — как и все мы. Помните Воннегута? Ах да, что это я... Конечно, не помните.

— Уходишь от ответа, Екатерина Ивановна, — покачал головой Щукин. — А Воннегута я помню и чту. «Сирены Титана», верно? Так что зря ты меня недооцениваешь.

— Тысяча извинений, — сказала Катя, действительно почувствовав себя неловко. — Я думала, что я одна такая умная.

— Книжки читать — большого ума не надо, — сказал Щукин. — И ты знаешь что? Мне порой кажется, что писать их ненамного труднее.

Катя фыркнула.

— Парадоксами развлекаетесь? — спросила она. — Вот вы пойдите в Союз писателей и там это скажите.

— Жестокий ты человек, Екатерина Ивановна Воробей, — вздохнул Щукин. — Легче тебе станет от того, что они меня разорвут и по ветру развеют?

Нет, ты не смейся, я прав. Создать дело, удержать дело, сохранить дело — это тебе не книжечки про пришельцев пописывать. Тут такие пришельцы бывают, что в страшном сне не привидится...

"Да, — подумала Катя, — тут ты прав. Братья по разуму сюда порой забредают еще те. — Она вдруг заметила, что за последние три недели Щукин заметно сдал — под глазами появились нехорошие коричневые мешки, античный нос как-то заострился и даже благородной седины на висках, казалось, стало больше. — А ведь у тебя, дружок, неприятности, — подумала она. Или это, или ты приболел. Пожалеть тебя, что ли?

Нет, решила она, не буду я тебя жалеть. Темненький ты, и от моей жалости светлее не станешь. Кто бы хоть раз меня пожалел... Сам разбирайся. Я охранник, а не психоаналитик".

— Спасибо, — сказала она.

— За что? — рассеянно спросил Щукин.

— За паспорт, конечно, за что же еще, — удивленно ответила Катя.

— Паспорт — ерунда, — отмахнулся Щукин. — Погоди, стану чуток посвободнее, организуем тебе трудовую книжку.

— Вот это уж точно ерунда, — сказала Катя. — Мне на днях в подземном переходе комплект предлагали: трудовая книжка и профсоюзный билет. Божились, что настоящие.

— Само собой, настоящие, — усмехнулся Щукин. — Всего и делов-то, что дверь в отделе кадров ломануть. Ни забот, ни хлопот. Кстати, я тебе квартирку присмотрел неподалеку. Не интересуешься?

— Интересуюсь, — ответила Катя. — Интересуюсь, откуда такая забота. Обычно вначале предлагают любовь, а уж потом квартиру. Так откуда забота?

— Из леса, вестимо, — в тон ей откликнулся Щукин. — Ты что, сама не понимаешь?

— Не-а, — сказала Катя. — Я у мамы дурочка.

— Оно и видно. Ты охранник, так?

— Так.

— Не перебивай. Ты охранник, и в один прекрасный день все может сложиться так, что я со всеми потрохами буду зависеть от тебя — от того, насколько ты мне предана.

— То есть, — уточнила Катя, — вы меня, выходит, покупаете?

— Я, между прочим, этого никогда не скрывал, — ответил Щукин. — Наниматель всегда покупает работника — его руки, мозг, время, здоровье, наконец...

— Жизнь, — подсказала Катя.

— Бывает, — просто согласился Щукин. — Бывает, что и жизнь. Но, согласись, я плачу больше, чем получает, скажем, какой-нибудь электрик дядя Толя, который ежеминутно рискует схватиться не за тот провод и зажариться живьем, как котлета в микроволновой печке. За жизнь, конечно, невозможно заплатить достаточно, но я, по крайней мере, стараюсь. Так съездишь посмотреть квартирку?