У смерти женское лицо - Марина Воронина

— М-м-мать!!! — проревел Муфлон. — Я же видел ее!

«Уазик» накренился на левый борт, скользя по склону в пыли, дернулся, почти выровнялся, но в конце концов медленно, устало завалился на бок, бешено и бесполезно вращая пыльными колесами, которые нехотя остановились, когда Муфлон убрал ногу с педали газа.

Голый в два удара прикладом вывалил лобовик и выкарабкался наружу. Он не стал оглядываться на Муфлона, трудно копошившегося в кабине. Кажется, тот каким-то образом заклинился между сиденьем и рулевым колесом. Сейчас, похоже, было не до взаимовыручки. Дав короткую и бесполезную очередь через плечо, он бросился наверх по противоположному склону канавы, но запутался в кустах и упал, выронив автомат. Он раздумывал, бежать ему дальше или нагнуться за автоматом, не больше секунды, но этого хватило: с дороги, с расстояния в каких-нибудь три или четыре метра, по нему ударили из нескольких стволов. Голый затрясся в сумасшедшем брейк-дансе, щедро разбрасывая вокруг себя обрывки ткани, кровь и мозги. В него стреляли, пока не опустели магазины, так что то, что успокоилось, наконец, на дне канавы, уже очень мало напоминало человека.

Муфлон, оставшийся в кабине «уазика», видел расстрел во всех подробностях. Несколько капель крови и пара комочков того, что он не без оснований считал мозгами своего напарника, упали ему на лицо, но он не стал утираться. Он лежал неподвижно, боясь пошевелиться, чувствуя, как расползается по ногам горячее влажное пятно и теша себя безумной иллюзией — ему вдруг представилось, что, превратив Голого в мясной фарш, убийцы уйдут, забыв о нем. Будь у него время поразмыслить, он понял бы, что это чушь, но и тогда выбор был бы невелик — выскочить под пули с пистолетом в руке или остаться на месте и ждать развития событий.

Он остался на месте. Он даже закрыл глаза, чтобы сойти за мертвого. Это могло бы сработать — на него попало гораздо больше крови, чем ему казалось, если бы кто-то дал себе труд спуститься в канаву и заглянуть в кабину. Он лежал, ожидая хруста веток и шороха шагов, но вместо этого раздался негромкий стук и что-то округлое подкатилось к самому его лицу, слегка задев его щеку холодным краем.

Муфлон осторожно открыл глаза и посмотрел на эту штуковину. Штуковина лежала в сантиметре от его лица, все еще тихонько покачиваясь.

Он открыл рот, собираясь закричать, но не успел.

Граната взорвалась.

Глава 9

Заходящее солнце простреливало кабинет навылет, как вражеский снайпер. Косые закатные лучи, проходя между планками жалюзи, разлиновали стены и пол черно-красными полосами. Насыщенный табачным дымом воздух тоже был черно-красным, полосатым, и это было, черт возьми, красиво и как-то не по-российски цивилизованно. Раньше такое можно было увидеть разве что в каком-нибудь импортном кино про частных детективов в широкополых шляпах и их грудастых девок в облегающих платьях. Но то было раньше, а теперь косо светившее в кабинет сквозь щели в импортных жалюзи солнце было московским, и кабинет располагался в центре Москвы, и люди в кабинете сидели самые что ни на есть русские, но все равно черно-красные полосы на стене смотрелись красиво.

Вот только оценить эту красоту по достоинству было некому.

— Ох, дерьмо, — вздохнул Голова, прикуривая очередную сигарету и морщась от ее вкуса. — Ну, дерьмо. Вот так дерьмо.

— Ну, что ты заладил? — брюзгливо проворчал его собеседник. — Других слов, что ли, не знаешь?

— А зачем мне другие слова? — вяло удивился Голова. — Я релаксирую и для разнообразия называю вещи своими именами. Товар наш — дерьмо, и те, кто его вез — дерьмо, а уж те, кто их порешил, — и вовсе дерьмо. И сигареты твои — дерьмо, между прочим.

— Сколько платишь, такие и покупаю, — откликнулся собеседник. — А не нравится, кури свои.

— Жлоб ты, дорогой товарищ мент, — все так же лениво сказал Голова. — Царь Кащей. Это тебе, что ли, я мало плачу? Так вот, ты тоже дерьмо после этого. Так же, впрочем, как и я. Налей-ка.

— Во-первых, я тебе не мент, — сказал собеседник Головы, дотягиваясь до полупустой литровой бутылки и наполняя рюмки. — А во-вторых, цивилизованные люди во время деловых разговоров не пьют. По крайней мере, в таких количествах.

— С эпитетом «дерьмо», заметь, ты не споришь, — сказал Голова, беря рюмку.

— А я не гордый, — послышалось в ответ. — Только ментом не величай, потому как я в другой конторе работаю, и ты это отлично знаешь.

— Знаю, знаю... Ну, ты как там, готов? Тогда давай... за все хорошее.

— Хорошего мало.

— Вот за то, что осталось, давай и выпьем, — сказал Голова.

Они выпили. Голова не стал закусывать вообще, а его собеседник поднес к носу кусочек шоколада, понюхал и положил на место.

— Кстати, — сказал он слегка перехваченным голосом, — о том, что осталось. Сколько еще у тебя этой дряни на складах?

— Семечки, — отозвался Голова, затягиваясь сигаретой. — Тонны полторы. А почему тебя это вдруг заинтересовало?

Через его лицо, как полумаска, протянулась темная полоса густой тени, и оттуда, из этой полосы мрака, на собеседника неожиданно остро и недобро сверкнули два оранжево-красных огонька. Тот невольно вздрогнул, но сразу взял себя в руки: конечно же, это было отражение закатного луча, а не то, что ему почудилось спьяну.

— Мой шеф явно что-то затевает, — ответил он. — Я никак не могу узнать, что именно, но все признаки налицо.

— Какие признаки?

Голос звучал остро, совсем трезво, и от него по коже бежал холодок. «Куда до нас этим самым цивилизованным людям, — с легкой тоской подумал стукач. — Стакан водяры, и хоть бы хны, семерых трезвых за пояс заткнет».

— Тихий он стал, — ответил он, — спокойный. Ласковый даже. Со всеми за ручку, по имени-отчеству... Про здоровье спрашивает. Раз начал про здоровье спрашивать — это верняк. Какую-то подляну он затевает. Страшно мне, Голова...

— Страшно ему... Дитя малое, мать твою, — по-прежнему лениво сказал Голова. — Мне не страхи твои нужны, а информация. Может, последний груз — его работа? Ну, что ты молчишь? За что я тебе плачу, а?

— А кто тут платит? — деланно изумился стукач. — Ты что, совсем обнищал, поллитрами с людьми рассчитываться начал?

— Ты не шути, — предупредил Голова, — так ведь и дошутиться можно. Ты, насколько я знаю, один раз уже дошутился. Сто раз тебе, дураку, говорили... Ну, это ладно. Бабки — вот. — Он помахал в воздухе неизвестно откуда взявшимся веером банкнот. — За что я их должен тебе отдать?

— Твой груз уделал не мой шеф, — заговорил стукач. — Это вообще не наши. То, что осталось после взрыва и пожара, конечно же, попало к нам. Расследование проводил... в общем, один сопляк, он у нас недавно. Молодой, землю роет... Ну, ты знаешь эту сучью породу. Раньше служил в уголовке.

— О, — с преувеличенным уважением сказал Голова, — это спец. Как это его к вам занесло? По инвалидности, что ли?

— Не знаю, — огрызнулся стукач, — и знать не хочу. Ты слушать будешь?

— Икскьюз ми, — сказал Голова. — Сорри, ай эм хэви дранк. Поливай дальше.

— Кончай придуриваться, — сказал стукач. — Весело тебе? Сейчас вообще обхохочешься. Только деньги вперед.

— На, — сказал Голова, перебрасывая ему разлетевшиеся веером купюры. — За хорошую шутку ничего не жалко. Ну, и что же накопал этот твой инвалид?

— Погоди, — собирая деньги и пряча их в карман, сказал стукач. — Ты выпить не хочешь?

— Не хочу, — сказал Голова. — Точнее, хочу, но не сейчас. Кончай темнить, как цыганка на вокзале. Говори.

— Как хочешь, — сказал стукач, пожав плечами. Он плеснул себе из бутылки и залпом проглотил содержимое рюмки. — Так вот, — нюхая шоколад, заговорил он, — тебя натянули аптекари.

— Кто?!

— Ты что, глухой? Ап-те-ка-ри. Пара аптек закрылась после того, как их накрыли на торговле твоим товаром, остальные добровольно пошли на ревизию, и кое-кто выявил то же самое у себя. Ну, денежки, естественно, уже тю-тю, с этим они давно смирились, но тут у них взыграла совесть, профессиональная гордость и прочее дерьмо. В общем скинулись они и пошли к тамошней братве: вы, мол, наша «крыша», так не пора ли начать отрабатывать денежки? Ну, а у братвы расследования — сам знаешь... Так что твои полторы тонны — не такие уж и семечки, как видишь...

— Кто это сделал? — глухим, севшим голосом спросил Голова. — Кто конкретно это сделал?

— Ага, — сказал стукач, — заело? Не знаю я, кто это сделал.

— Узнай, — приказал Голова. — Узнай и сообщи. Чем быстрее, тем лучше.

— Это будет дорого стоить, — сказал стукач, снова наливая себе и Голове. — Риск велик. Боюсь засветиться.

— Ты меня бойся, приятель, — посоветовал Голова. — Я тебе не твой полковник. Без суда и следствия, как говорится.

— Это если успеешь, — сказал его собеседник, и рюмка Головы замерла на полдороге так резко, что часть водки выплеснулась на руку. — Да ты не смотри на меня, как Ленин на буржуазию, — примирительно продолжал стукач. — Просто не надо меня пугать. Знаешь, мне точно так же не улыбается подохнуть от рук твоих отморозков, как и тебе — быть застреленным во время ментовской облавы в твоем клоповнике. Мы с тобой сотрудничаем, а сотрудничество должно быть конструктивным, правда? Давай выпьем за успех нашего общего дела. Этих ребят я тебе, конечно, сдам, не беспокойся. Мне эти ковбои самому не нравятся, уж очень круто берут.