У смерти женское лицо - Марина Воронина

— Это смотря по твоему поведению, — неохотно ответил капитан. — Сдала бы нам этого гада — отпустили бы.

— А если нет?

— А почему, собственно, нет? — вяло удивился Колокольчиков. — Он же тебя втемную использовал.

— И не он один, — заметила Катя. — Вот так история... Это ты мне, что ли, утром звонил? Ну, позавчера.

— Я, — признался Колокольчиков.

— Ну и дурак, — сказала Катя. — Я чуть со страху не померла. Весь кайф мне испортил. Пришлось с пистолетом в ванну лезть. Н-да... А теперь, значит, подавай вам стукача...

— Только он знает, где склады, — подтвердил Колокольчиков. — И вообще...

— Что — вообще? Честь мундира, что ли? Да какая у вашего мундира честь? И потом, почему ты так уверен, что ему известно про склады?

— Я не уверен, — сказал Колокольчиков, выбирая в подмокшей коньяком пачке сигарету посуше. — Я надеюсь. А что до чести мундира... К примеру, наши ребята шли туда, зная, что идут на смерть... просто потому, что дети умирали. И не только туда, и не только теперь, и не только из-за детей... Я сто раз проклял себя за то, что так поступил с тобой. Но только потому, что сделал это тайком, а вовсе не потому, что... что сделал. Что-то я запутался совсем.

— Оно и заметно, — сказала Катя. — Но в общих чертах я поняла.

Она тоже закурила, сделала глубокую затяжку и разогнала дым рукой.

— Знаешь, — продолжала она, — я, наверное, должна быть тебе благодарна. Все-таки я теперь дома... Только мне все равно обидно — надеюсь, тебя это не удивляет. Я же баба все-таки, а ты меня, как... как... ну, ты понял.

Колокольчиков кивнул.

— Я сдам вам вашего стукача, — снова заговорила Катя. Голос ее звучал сухо и бесстрастно, она даже не подозревала, что может разговаривать таким тоном. — Но при одном условии: чтобы я тебя больше не видела. Ни тебя, ни твоих коллег. Потом, когда-нибудь... не знаю. Может быть. Но сейчас — пойми — я просто не могу. Не могу смотреть, не могу слышать... думать о тебе не могу.

— Прости, — сказал Колокольчиков.

— Бог простит, — отрезала Катя. — Хотя я слышала, что он устал нас любить. Короче: что я должна делать?

— Да ничего, — как-то чересчур беспечно откликнулся Колокольчиков. — Черт, опять сигарета потухла.

— То есть как это — ничего? — спросила Катя. Она вдруг начала понимать, что еще не все открытия остались позади.

— А я уже все сделал, — тем же деланно-беспечным тоном заявил Колокольчиков. — Да все просто, — продолжал он с явной неохотой, видя, что Катя смотрит на него в упор. — Сегодня утром было совещание. Шеф собрал весь отдел, и я тогда доложил, что, по агентурным данным, курьер Головы по кличке Птица только что вернулась на свою квартиру... Ну, и адрес, само собой... Вот, — добавил он зачем-то, старательно отводя глаза.

Некоторое время на кухне висела тишина — тяжелая, как крышка гроба. Собеседники сосредоточенно дымили сигаретами, избегая смотреть друг на друга.

— Уф-ф, — сказала, наконец, Катя. — Ну и дерьмо. Я имею в виду, что ты дерьмо, капитан.

— А что было делать? — безнадежно огрызнулся Колокольчиков.

— Ну да, конечно...

Ее реплика была прервана звонком в дверь. Колокольчиков быстро взглянул на Катю и начал вставать, одновременно заводя руку назад, где за поясом брюк торчал пистолет. Катя вскочила, опередив его, и толчком в плечо усадила капитана на место.

— Сиди, — сказала она, — я в глазок посмотрю. Вдруг это соседка? Она женщина нервная, а тут амбал со стволом... Черт, развели свинарник, — раздраженно сказала она, убирая со стола опрокинутую бутылку.

Колокольчиков открыл рот. Он хотел сказать, что в глазок смотреть не следует ни в коем случае, если не хочешь получить пулю прямо в глаз, как белка. Еще он хотел сказать, что с Кати хватит приключений — он все это заварил, ему и расхлебывать. Он много чего хотел сказать, этот капитан ФСБ со смешной фамилией, вот уже несколько месяцев живший не в ладу с собственной совестью, но все это не имело для Кати ровным счетом никакого значения, и потому тяжелая бутылка из-под французского коньяка с треском разбилась о голову капитана чуть повыше пластыря. Капитан тяжело вздохнул и упал лицом в коньячную лужу.

Катя быстро завладела его пистолетом и наручниками и направилась в прихожую.

Пока она шла, в дверь снова позвонили — вежливо, но настойчиво.

— Иду, иду, — откликнулась она, прижавшись на всякий случай к стене — звонивший мог оказаться любителем стрелять сквозь дверь.

По дороге она заскочила в ванную и на всю катушку открыла душ, задернув ванну пластиковой шторкой. После этого она повернула барашек замка и пулей бросилась в комнату, крикнув на бегу:

— Входите, открыто!

Дверь немедленно распахнулась, и в прихожую ворвался майор Гаврилин, держа перед собой пистолет с глушителем. Подглядывавшая за ним в щелочку Катя едва подавила удивленный возглас и между делом подумала, что у очкарика, наверное, целая коллекция глушителей.

Виктор Николаевич мгновенно сориентировался по звуку бегущей воды и без всяких церемоний бросился в ванную.

— Ну, мать твою, — сказала Катя, выходя из укрытия у него за спиной, — прямо как дома!

Майор стремительно обернулся на голос, вскидывая пистолет, но выпущенная с близкого расстояния пуля остановила его на полуразвороте, ударив в плечо. Это уже был не двадцать второй калибр, и Гаврилин с грохотом врезался другим плечом в дверь ванной. Его пистолет, вертясь на линолеуме, отлетел в сторону кухни. Майор заскрипел зубами от боли и попытался встать, но остро воняющий свежей пороховой гарью ствол уже уперся ему в лоб.

— Экий ты бабник, — сказала ему Катя. — А ну, ползи в туалет! Я сказала, ползи!

В туалете она оглушила совершенно деморализованного «бабника», ударив по голове рукояткой пистолета, и приковала его наручниками к водопроводной трубе. Обыскав бесчувственное тело, она выгребла все, что было в его карманах, присвоив себе только связку ключей, среди которых были ключи от «Лады» и трубчатый ключик от наручников. Все остальное она небрежно шлепнула в коньячную лужу где уже плавал Колокольчиков, аккуратно положив сверху удостоверение на имя майора ФСБ Гаврилина — как положено, в развернутом виде, — и пистолет капитана.

Она зарядила свой пистолет и бросила его в спортивную сумку — деньги, смена белья, туалетные принадлежности... «К черту, к черту, — сказала она себе, — долги оплачены, мертвые похоронены... здравствуй, родина, которую не выбирают».

Катя постояла еще немного. Ей хотелось сказать или сделать что-нибудь значительное или, на худой конец, дикое, но тут Колокольчиков тяжело завозился, приходя в себя, и промычал что-то невразумительное. Тогда она быстро наклонилась и поцеловала его в макушку — как раз туда, куда ударила бутылкой. Колокольчиков снова замычал, на сей раз вполне одобрительно, и открыл глаза.

В квартире уже никого не было, а через минуту внизу хлопнула дверца и заурчал двигатель выезжавшей со двора темно-вишневой «Лады».