У смерти женское лицо - Марина Воронина

Катина одиночная палата была расположена на пятом этаже — это был очень высокий пятый этаж, вдобавок подпертый снизу вестибюлем, приемным отделением и гаражом для машин «скорой помощи», так что его можно было с чистой совестью считать шестым, а за дверью, скромно подобрав под себя длинные ноги, день и ночь сидел на стульчике молодой человек в строгом сером костюме и накинутом на плечи белом халате. Конечно, это не мог быть один и тот же человек, но Кате ее охранники казались одинаковыми, как близнецы. Она ничуть не обольщалась по поводу своих возможностей — одной и без оружия ей было так же невозможно нейтрализовать дежурившего за дверью эфэсбэшника, как и выпрыгнуть с пятого этажа.

Поэтому она отдыхала и набиралась сил, предоставив событиям идти своим чередом и ожидая... сигнала?.. знака?.. чего-то, что подсказало бы ей, что настало время действовать. Она почему-то была уверена, что не упустит свой шанс, когда тот подвернется.

Через день ее выписали. Пока сестра в отделении оформляла бумаги, Катин страж куда-то исчез, сделав это так незаметно и тихо, как будто был просто голографическим изображением, которое исчезло, как только выключили проекционный аппарат. Катя некоторое время озиралась по сторонам, почти надеясь увидеть его притаившимся за каким-нибудь выступом стены, но в конце концов пришла к выводу, что охрана снята. Это уже было похоже на шанс, но Катя чувствовала себя основательно сбитой с толку: они что, не знают, с кем имеют дело? Или это какая-то странная игра?

Ответ обнаружился внизу, в приемном отделении, где навстречу Кате, широко улыбаясь, шагнул Колокольчиков. Выглядел он, как всегда: банковский сейф, для смеха выряженный в человеческую одежду. По случаю радостного события, каковым, вероятно, являлся Катин переезд из больничной палаты в камеру следственного изолятора, он был втиснут в пиджак, из-под которого кокетливо светилась белоснежная рубашка, и — аплодисменты! — галстук. Картину немного портил пластырь на затылке, но спереди этого не было видно. Бывший оперуполномоченный был вооружен большим букетом и какой-то коробкой. Катя с растущим удивлением разглядела, что это были конфеты. — С каких это пор работники наших доблестных спецслужб ходят на задание с цветами? — вместо приветствия спросила Катя, прикидывая, в какую сторону податься. Ей вдруг стало тоскливо. Бегать не хотелось, и не хотелось прятаться, а хотелось, наоборот, чтобы Колокольчиков принес цветы не для отвода глаз, а по-настоящему, и посадил бы ее в такси, и отвез домой... «Ну, конечно, — с горькой иронией сказала себе Катя, — домой, куда же еще?» Она попыталась припомнить, где и при каких обстоятельствах выпустила из рук свою спортивную сумку, но не смогла. Да и какое это имело значение? Так или иначе, сумка теперь была недосягаема — пистолет, документы, деньги... больше двадцати тысяч, черт бы их побрал. И куда теперь бежать? Правильно, домой, потому что дом — это место, где тебя всегда ждут. Кто ждет — это уже вопрос, но ждут непременно.

— Цивилизуемся помаленьку, — со смущенной улыбкой ответил на Катин вопрос Колокольчиков и протянул ей букет и коробку.

— Вот не знаю, зачем мне в камере цветы, — пожала плечами Катя. — Конфеты — это ладно, это я с соседками поделюсь, они меня сразу залюбят и не станут класть спать возле этой... как ее...

— Возле параши, — подсказал Колокольчиков. — Только я не пойму, с чего это ты в тюрьму засобиралась?

— А куда? — опешила Катя. — Вызов, что ли, из Голливуда пришел? Так тогда здесь бы Спилберг стоял, а не ты...

— Куда, куда, — ворчливо передразнил Колокольчиков. — Цветы возьми, террористка. Что я с ними стою, как отвергнутый любовник? Домой поедем.

Катя машинально взяла букет и коробку.

— Как — домой? — спросила она. — К кому домой?

— К тебе домой. На машине, — буркнул Колокольчиков.

Он наклонился и вытащил из-под скамейки спортивную сумку. — Вещички твои я прихватил. Поехали.

Кате захотелось ущипнуть себя за руку, но она не стала этого делать, а молча и послушно двинулась за широко шагавшим Колокольчиковым.

У подъезда их, как и мечталось Кате, дожидалось такси. Колокольчиков галантно усадил ее на заднее сиденье, подал ей букет и поставил рядом с ней сумку. Сам он устроился рядом с водителем.

— Старый Арбат, — коротко скомандовал он, и машина тронулась.

— Послушай, старлей, — взмолилась Катя, — объясни, наконец, что все это значит.

— Перестань называть меня старлеем, — сказал Колокольчиков. Он не обернулся, но по движению его щеки Катя догадалась, что он поморщился. — Во-первых, я давно капитан, а во-вторых, ты мне не подчиненная и не подследственная.

Катя покосилась на водителя. Затылок у того был совершенно каменный — всем своим видом этот ас шоссейных дорог выражал полную индифферентность, но Катя могла дать голову на отсечение, что будь его уши устроены так же, как, скажем, у собаки, они непременно стояли бы торчком и поворачивались на их с Колокольчиковым голоса, как локаторы.

— А мне нравится называть тебя по званию, — сказала Катя, в то же время осторожно ощупывая матерчатый бок сумки — своей сумки! — чтобы определить, что там есть и чего, наоборот, нет. Это ей никак не удавалось, и она начала потихоньку расстегивать молнию, стараясь заглушить тихое звяканье металлических зубчиков непринужденной болтовней. — Капитан — это звучит гордо, а вот фамилия у тебя, извини, смешная. Я думала, таких и не бывает. Думала, это Гайдар специально выдумал... для «Тимура и его команды».

Колокольчиков рассмеялся.

— По-моему, так оно и есть, — сказал он. — Мне ведь фамилию в детдоме дали. Так что вполне может быть, что однофамильцев у меня нету.

Катя подумала, что водитель может умереть от любопытства прямо за рулем, но не стала называть капитана по фамилии — она решила рискнуть. Замок сумки наконец разошелся на достаточную длину, и Катина рука змейкой скользнула внутрь, осторожно ощупывая содержимое. Ее пальцы легко пробежались по срезу толстой денежной пачки, дотронулись до второй и неожиданно прикоснулись к холодному металлу — пистолет был на месте. Катя окаменела. Они что же, даже не заглядывали в сумку?!

— Обалдеть можно, — сказала она вполне искренне, хотя имела в виду совсем не то, что в данный момент являлось предметом разговора. — Слушай, куда мы все-таки едем?

— Я же сказал — к тебе домой, — ответил Колокольчиков. — Надеюсь, ты не прогонишь меня, если я предложу тебе распить бутылочку шампанского в благодарность за то, что я остался жив.

— Ты станешь пить шампанское с женщиной, у которой такая физиономия? — спросила Катя.

— Меня больше интересует внутреннее содержание, — сказал Колокольчиков и внезапно покраснел ушами.

— Внутреннее содержание у меня все отбито и ничего не понимает, — призналась Катя. — Разбудите меня, гражданин начальник, пока я с нар не упала.

— Прекрати эту бодягу, Воробей, — строго сказал капитан, и Катя невольно вздрогнула: она совсем забыла про свою вторую фамилию, и теперь она ее покоробила. — Забудь про все и наслаждайся жизнью. Ничего не было, ясно? Никуда не надо бежать и ни от кого не надо прятаться. У тебя есть квартира, у тебя есть профессия...

— Была, — поправила Катя. — Была профессия, капитан.

— Брось, — убежденно сказал Колокольчиков. — У тебя есть талант, а значит, будут и деньги. Главное, больше не бей меня по голове.

Катя шутливо потрепала его по заклеенному пластырем затылку.

— Бедненький, — сказала она и едва сдержала внезапно подкатившие к глазам слезы — шутки не получилось.

Так же осторожно она застегнула сумку и откинулась на спинку сиденья. Легкая болтовня внезапно утомила ее, а серьезный разговор не предназначался для ушей таксиста.

«А разговор будет, — думала Катя, безучастно глядя в окно. Только теперь она заметила, что желтый цвет одержал в городе окончательную победу над зеленым, и вспомнила, что сегодня — первое октября. — Колокольчиков, хоть и похож на плюшевого медвежонка, работает в ФСБ, а у этой конторы просто так ничего не делается. Если они меня отпускают, значит, в кулаке у них зажат достаточно прочный, по их мнению, поводок, за который при случае можно будет потянуть. Эх, Колокольчиков, Колокольчиков... Вот пальну тебе в затылок, раз ты такой лопух, и заставлю этого водилу увезти меня куда глаза глядят».

Она дотронулась до пистолета сквозь ткань сумки — теперь, когда она знала, что он там, он прощупывался легко. Прикосновение к ребристой рукоятке успокоило ее. «А может, все и вправду кончилось? — с внезапно вспыхнувшей надеждой подумала она. — Это же все-таки Колокольчиков — друг, товарищ и брат... родной человек, можно сказать. Он меня тогда не сдал, может, и теперь не сдаст... Мы же с ним, шкафом славянским, как нитка с иголкой — куда он, туда и я... Надо же, где встретились!»

Катя совсем расчувствовалась и, поймав себя на этом, решила, что все-таки выздоровела не до конца — глаза у нее все время были на мокром месте, что свидетельствовало о слабости.