Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

Кето перепеленала ребенка, дала ему грудь, но от пережитого волнения молоко, повидимому, испортилось. Леша кричал, выталкивал набухший сосок.

— Ну, Лешечка… ну, голубчик… Мой мальчик, — уговаривала Кето дрожащим от слез голосом, но ребенок продолжал бунтовать, надрываясь криком до хрипоты.

Кто-то из женщин посоветовал покормить его коровьим молоком из бутылочки.

Стася живо приладила к бутылочке резиновую соску, Лешенька стал пить, захлебываясь, и тотчас же затих.

В глазах Кето все еще стояли слезы. Незнакомые женщины из поселка приступили к ней, дивясь яркой, невиданной красоте ее, стали наперебой предлагать молоко, лепешки.

Кето с жадностью выпила кружку холодного молока, стала доставать сумочку, чтобы заплатить женщине, по та обиженно отмахнулась:

— Гроши не надо…

Кето все же развязала узелок, надеясь найти в нем свою сумочку, но не нашла ее… Она не могла вспомнить, брала ли ее с собой, убегая из дому. В узелке не было ни денег, ни документов. И только смятый эвакуационный листок, который в последнюю минуту дали ей в облисполкоме, оказался в ее руках. Теперь, когда можно было подумать об обычных вещах, — отсутствие денег и документов испугало ее: как же она поедет дальше? Как будет жить?

— Стася, а ведь я забыла деньги, — сказала она.

— Ох, пани Катерина, да как же можно было не забыть?.. Слава богу, хоть сами живые остались.

— Вот и туфли я надела праздничные, а о домашних забыла… Как же это я их надела? — все больше изумлялась Кето, вытягивая запыленные расцарапанные в кровь ноги. Она вдруг ужаснулась своему легкому, далеко не дорожному одеянию: ведь близилась ночь, впереди лежал путь, может быть, еще более трудный и долгий.

Стася порылась в своей котомке и, лукаво улыбаясь, достала из нее будничные туфли на низких удобных каблуках.

Кето изумленно раскрыла глаза.

— Стася, ты успела взять мои туфли?

— Пани Катерина, ведь я знаю, как вы не можете без них обходиться.

Кето благодарно взглянула на девушку. Она тотчас же сняла неудобные, с высокими каблуками туфли, в которых ходила с Алексеем только в театр, переобулась.

Стася тем временем вытащила из котомки полотенце, краюшку ржаного хлеба и кусок колбасы.

— О, Стася, когда ты успела все это захватить? — обрадовалась Кето. — Разве ты и дальше пойдешь со мной?

— А куда же мне идти, пани Катерина? Мои родные в Цехановце, а в Цехановце уже немцы.

Стася засуетилась, раскладывая тут же на траве, на чистом полотенце, нарезанный тонкими ломтями хлеб и колбасу.

Близился вечер. Затянутое рыжей мглой солнце спускалось над дальним лесом. На отчетливо видный, багровый, точно набухший кровью шар можно было смотреть незащищенными глазами. От заборов и домиков протягивались расплывчатые тени.

Кето осматривалась с тревогой. Опять почудился ей глубокий подземный гул… Она вздрогнула… Нет, не надолго такая тишина. Нет ничего страшнее неизвестности. Что там происходит? Где Алексей? Как она поедет дальше без него? Да и нужно ли ехать?

Солнце уже заходило. Надо было решать, ночевать ли в поселке, ехать дальше или возвращаться в Н.

Часть женщин разбрелась по дворам, ушел куда-то и мужчина в соломенном картузе. У забора, под деревьями, остались блондинка с крашеными волосами, Стася и еще несколько женщин, которых Кето не видела прежде.

Блондинка продолжала внимательно разглядывать свою спутницу. Кето спросила:

— Мы с вами раньше, кажется, где-то встречались?..

Блондинка поправила потускневшие от пыли волосы, и лицо ее приняло ласковое и приветливое выражение.

— Мне тоже кажется, что мы с вами где-то виделись… — сказала она. — Меня зовут Марья Андреевна… Плотникова. Жена начальника Н-ской почты.

— Ах, вот что… — обрадовалась Кето. — Ну, так я вас в городе и видела.

Она назвала себя, добавила:

— Вот видите: сколько времени жили в одном городе и не были знакомы, а началась война — сразу познакомились.

Они разговорились.

— Я хочу посоветоваться с вами, Марья Андреевна, — оживленно заговорила Кето. — Муж мой, инженер, остался там, под Н. И вот я не знаю, как быть. Оставаться ли здесь или ехать дальше… Как вы думаете?

— Эх, милочка, — покачала головой Марья Андреевна, — я и сама ничего не решила еще… Муж мой тоже остался в Н. — эвакуировать почту… А я вот и не знаю, что делать. Петенька мне сказал, чтобы я ехала в Минск, но мне ехать одной страшно. Со мной ничего нет. Все, что захватила, потеряла в дороге. Право, не знаю, как быть…

Незаметно они излили друг другу свое горе и под конец договорились вместе вернуться в Волковыск, узнать новости, сообщить в Н. о своем местопребывании и ждать мужей.

— Мы пойдем вместе на почту. Я позвоню по телефону Петеньке. Вы свяжетесь со своим мужем через обком, и все будет в порядке, — резонно заключила Марья Андреевна. — Сами посудите: разве мыслимо одной с таким малюткой пускаться в дальний путь? Да еще с пустыми руками. Как это можно? — словоохотливо и очень убедительно рассуждала она. — Надо все точно выяснить, милая Екатерина Георгиевна. Ведь мы побежали просто от страха, а может быть, в самом деле, ехать дальше не следует. Может быть, фашистов давно разбили и война уже кончилась…

Бодрый, уверенный том Марьи Андреевны развеял мрачное настроение Кето.

Они встали, чтобы идти искать подводу, по и это время к ним подошел мужчина в соломенном картузе и унылым голосом сообщил:

— Встретил я тут одного из города, говорит: немцы уже под Н. Вот вам и фунт изюму с рисом…

Мужчина свистнул.

— Искал по поселку радио — не нашел. Здесь не то, что у нас, в Н. Вот говорят, товарищ Молотов нынче выступал, а мы не слыхали… Забрались в это захолустье и ничего не знаем.

Беспокойное чувство вновь охватило Кето. Ей показалось, что они действительно отрезаны от всего мира…

В Вороничах Алексей увидел все последствия трехкратной бомбардировки. Станционное здание, депо и водокачка были разрушены. Всюду на путях зияли огромные воронки. Торчали рельсы, скрученные в узлы. От арки и следа не осталось. Пыль, дым, груды развалин… Сердце Алексея обливалось кровью, когда он вместе с Самсоновым торопливо обходил территорию станции. Служащие попадались редко. В подвале пассажирского здания сидел вместе с семьей странно спокойный, оглохший начальник станции. На вопросы Алексея он бормотал что-то невнятное и только под конец сказал фразу, удивившую всех своим смыслом:

— Ничего… Этим они начали войну против самих себя…

С трудом удалось Алексею собрать оставшихся служащих.

Явился дорожный мастер, прибыли бригады Шматкова и Никитюка.

— Где Спирин? — спросил Алексей у Самсонова.

— Говорят, уехал в Н. Как только это началось, усадил семью на подводу и укатил.

Алексей ничего не сказал, только стиснул зубы. Он организовал тут же, в уцелевшей путевой казарме, нечто вроде оперативного штаба. Механики службы связи провели ему телефонный провод, соединили с участками новостройки. Путевые бригады приступили к восстановлению в одном месте незначительно поврежденного пути, чтобы можно было пропустить на Н. хотя бы один поезд с оборудованием и эвакуированными. Но работы часто прерывались: местная дружина противовоздушной обороны то и дело включала сирену. Большинство сотрудников и рабочих дороги, не дожидаясь команды начальства, сами тронулись на восток — кто пешком до станции, откуда еще шли поезда, кто на подводах.

Из Н. потянулись через Вороничи воинские части на запад; некоторые из них уже занимали оборону вдоль железной дороги. Вокруг станции и у большого моста, который бомбардировщики упорно обходили, точно стальные острые ростки, поднялись к небу дула зениток; всюду можно было видеть красноармейцев, роющих окопы, устанавливающих орудия. Войска готовились к обороне, и это успокаивало.

В общей суете Алексей увидел Шматкова и подошел к нему. Бригадир смущенно взглянул на начальника.

— Опоздали мы отпраздновать новостройку, товарищ начальник. Вы хотя бы доложили наркому, что мы управились, как обещали, с мостом.

— Телеграмма об окончании работ послана в Москву еще вчера вечером. Будем надеяться, Епифан, что немцев отбросят и дорогу мы все-таки откроем, — сказал Алексей.

Глаза Шматкова засияли надеждой.

— Где твоя семья, Шматков?

— Там, на мосту… в казарме, — махнул Шматков рукой, — Жинка и сынок трехлетний… Боюсь я за них, товарищ начальник.

— Мы их вывезем в Минск, — предложил Алексей.

— Товарищ начальник, неужто немец сюда дойдет?

Шматков стоял возле торопливо работающей бригады, сдвигавшей рельсы, выжидающе смотрел на начальника.

— Все равно… семью надо вывезти не теряй времени, Шматков, видишь — подают, — сказал Алексей.