Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

Члены парткома и с ними Алексей выбежали во двор управления. Над поселком и над лесом тяжело плыли десятки самолетов. От их басовитого гула дрожали ушные перепонки. Многие рабочие и служащие кинулись в единственное на весь поселок бомбоубежище, а некоторые все еще не представляли всей опасности и оставались на своих местах. Мужчины и женщины стояли у бараков и домиков, с тревогой и любопытством смотрели вверх.

— Наши… Нет, не наши… — гадали они.

Но вот самолеты пошли совсем низко, и Алексей увидел на темных, как будто закопченных плоскостях обведенные белой каймой черные кресты. Он стоял, ошеломленный, и смотрел вместе с другими, а чужие самолеты все плыли и плыли на восток угольниками, как дикие гуси на перелете, по семь машин в каждой группе.

Одно звено бомбардировщиков стало сворачивать в сторону солнца, описывая плавную широкую дугу. Вдруг передний самолет круто повернул и, повысив хриплый рев до звенящего воя и клекота, устремился с солнечной стороны на поселок. Он несся к земле, как коршун, завидевший в траве наседку с цыплятами. За ним, вытянувшись редкой цепью, быстро снижаясь, летели остальные шесть самолетов.

Женский пронзительный крик слился с ревом моторов. Кто-то крикнул рядом с Алексеем: «Ложись!», и в тот же миг еще не слыханный людьми в этих местах металлически режущий свист засверлил воздух.

Земля заколыхалась, загрохотала, застонала, оделась горячим душным облаком.

Алексей очнулся и долго не мог понять, где он и что с ним. Сначала ему показалось, что он только что проснулся там, в лесу, и черные самолеты, грохот и визг — только кошмарное видение…

Но вот он ощутил боль в правом плече, сернистый вкус во рту и поднял голову. Первое, что он увидел, это серый дым, застилавший то место, где за несколько минут до этого стояли опрятные веселые домики и бараки. Над землей растекались странные, желтые сумерки, как во время солнечного затмения. Алексей ничего не слышал, язык лежал во рту тяжелым бруском, тошнота подкатывала к горлу.

Он не сразу сообразил, что был отброшен от входа в управление взрывом. Пошатываясь, встал, ощупал себя. Фуражки на голове не было, китель и брюки были изорваны, в дыры проглядывали черные от пыли, разодранные до крови колени.

Оглохший, отупевший, он шел, пошатываясь, и ему казалось — земля кренилась под его ногами, как палуба корабля во время шторма. Он видел только медленно оседающую пыль взрыва, чувствовал противно-горький незнакомый запах и хрустение песка на зубах.

У конторы с начисто вырванными рамами и расщепленными, словно неровно распиленными, дощатыми стенами он увидел Голохвостова. Василий Фомич лежал у стены, книзу лицом, подогнув правое колено. На бритой голове его, цвета белого воска, чуть повыше левого уха, запекся комок черно-фиолетовой крови.

Алексей нагнулся к секретарю парткома, преодолевая собственную слабость, поднял его, окликнул неслышным для себя голосом. Тело Голохвостова было очень тяжелым. Алексей не удержался на ногах и повалился рядом с ним. Его поглотила обморочная пустота… Алексей очнулся в другой раз и увидел себя сидящим на траве, у стены конторы. Голохвостова уже не было: его куда-то унесли.

К Алексею медленно и неслышно, наподобие теней, сходились служащие управления. Среди них он узнал двух девушек-конторщиц. По движению их губ можно было заключить: они кричали ему что-то, но он их не слышал. Но вот он стал слабо различать их голоса и понемногу приходить в себя…

Где-то недалеко, в лесу, часто били зенитки, по улицам сновали санитарки-дружинницы с носилками в руках.

Несколько бараков были разнесены в щепы. На их месте зияли круглые дымящиеся воронки, чем-то напоминающие лунные кратеры. По вывернутым краям их торчали бревна, остовы железных кроватей, разный домашний хлам…

Пылали два барака. Прозрачное на солнце пламя извивалось в знойном воздухе. Глухота Алексея проходила, и он слышал теперь, как трещат горящие доски, мычат коровы, кудахчут куры, стонут раненые и плачут дети.

В небе, затянутом дымом, все еще плыл противный ноющий гул. Теперь он сливался с напряженным и злым жужжанием советских истребителей, принимающих первый воздушный бой. Три «ястребка» низко пронеслись над поселком. Алексей успел заметить на их зеленоватых крыльях алые звезды. Никогда еще не казались они ему такими близкими и дорогими, как в эту минуту.

«Значит, армия вступила в бой», — подумал Алексей, и эта мысль влила в него силы и бодрость.

Тяжело дыша, подбежал Коля. В синих глазах его застыло выражение недоумения и надежды. Он был бледен и улыбался, повидимому, обрадованный, что видит начальника невредимым. Улыбка казалась неестественной и неуместной на его покрытом пылью лице.

— Товарищ начальник, как саданул, а! Ой, гад! Сколько их высыпал! — торопливо бормотал он, озираясь.

— Давай машину, — сказал Алексей, все еще плохо слыша свой голос. — Поедем на линию… в Вороничи… потом в город.

С этой минуты Коля не отступал от Алексея ни на шаг.

Алексей собрал оставшихся начальников отделов, распределил между ними обязанности по тушению пожара, по вывозу раненых и эвакуации рабочих и служащих. Но люди уже сами делали все, что нужно. Девушки-конторщицы бегом выносили из управления какие-то папки и книги, складывали на грузовик. Незнакомые парни в праздничных костюмах рыли в лесу щели… Другая группа рабочих тушила охваченные полымем бараки. Молодой врач из поселковой амбулатории тут же, под тенью берез, организовал перевязочный пункт. Рабочие принесли сюда убитую девочку, за ней — старуху.

Раненых носили непрерывно, и тихие стоны и женские вопли дрожали в воздухе.

Пошатываясь и придерживая обвязанную бинтом голову, Алексей шел по опустевшему коридору управления.

У выхода столкнулся со своим заместителем, очень толковым молодым инженером Крыжановым. Это был скромный, всегда приветливый человек, любимый всеми в управлении.

Теперь он был неузнаваем: осанистая фигура его сгорбилась, плечи обвисли, губы дрожали.

Было заметно, как этот сильный, никогда не терявший самообладания человек хотел побороть в себе слабость, но это плохо давалось ему. Он вдруг закрыл лицо руками, склонился на подоконник.

— Алексей Прохорович! Ведь мы хотели нынче открывать дорогу… А теперь все разрушено… растоптано… Что же делать?

Алексей с силой сжал руку заместителя.

— Возьмите себя в руки. Вы остаетесь за меня здесь. Меня вызывают в город.

Ему трудно было говорить: во рту все еще хрустел песок, язык прилипал к нёбу.

— Что с телом Голохвостова? Знает ли о нем семья?

— Тело отправлено в город. Семья тоже выехала.

— Что слышно от Самсонова? — перебил Алексей.

— Пока ничего. Послал нарочного для связи. Есть тут народ с границы. Одни говорят: наши войска отбросили немцев, другие — что ихние танки в десяти километрах отсюда.

— Товарищ Крыжанов, начинайте эвакуацию, — твердо приказал Алексей.

Он хотел сказать, что возможность пропустить по дороге первый поезд еще явится, но мысль эта — такая естественная вчера — показалась теперь, после всего, что произошло, маловероятной и неубедительной.

Новый взрыв прокатился за окном, зазвенели в опустелом здании управления стекла…

— Ладно же… делайте то, что я сказал, — повторил Алексей.

— Прощайте… на всякий случай… — глухо сказал Крыжанов.

Где-то близко загрохотало, и воздух колыхнулся, как под взмахами гигантского веера… Закусив до боли губы, Алексей вышел из конторы управления. Коля ждал его со своей «эмкой» тут же, в леску, под березками.

— Алексей Прохорович, куда поедем? — спросил Коля.

— Сначала на мост! В Вороничи! — ответил Алексей и полез в кабину.

— Товарищ начальник, говорят, там уже немцы, — пошевелил бледными губами Коля.

— Поезжай! Не разговаривай! — залезая в кабину, нетерпеливо крикнул Алексей.

Машина понеслась между горящих домов и бараков. Горький дым застилал дорогу. Алексей взглянул на часы и удивился: со времени приезда его в поселок прошло два часа, но ему казалось, что только минуты отделяют его от первого грома войны, который он услышал на рассвете в лесу.

Вдруг он вспомнил о Кето, представил ее мечущейся среди: развалин и дыма с Лешенькой на руках, сжал Колино плечо, крикнул хриплым, не своим голосом:

— Коля, скорее! Скорее. Нажми!

Машина помчалась, обгоняя бредущих по лесной дороге беженцев.

С первыми лучами солнца отряд «юнкерсов» из числа воздушного корпуса, бомбившего утром 22 июня Вильнюс, Минск, Оршу и другие белорусские города, обрушил свои удары и на тихий городок, в котором, кроме двух швейных фабрик, не было ни одного значительного промышленного предприятия.

Кето проснулась от звона вылетевших из рам стекол. Вначале у нее мелькнула мысль о землетрясении. Когда-то, в детстве, еще маленькой девочкой, она жила у тетки в горах, и вот однажды на рассвете ее разбудили такие же судороги земли. Люди выбегали на улицу, что-то рушилось и грохотало, и было очень страшно. Но продолжалось это недолго — всего несколько секунд, и Кето восприняла землетрясение как дурной сон. Грани между прерванным сном и явью Кето долго не могла уловить и теперь.