Синтез. Создание Бога в эпоху Интернета - Александр Бард

симптом отчуждения. Нарциссизм - это компенсаторный феномен, он берет начало в своей собственной радикальной противоположности: фантазии о мире без субъекта. Субъект должен выбрать один из двух возможных способов управления фантазией о мире вне себя. Либо все производство ценности и идентичности переносится обратно в мир - например, путем создания бога и поклонения ему, - либо шок от осознания фундаментальной пустоты субъекта интериоризируется путем диалектического превращения этой пустоты в свою радикальную противоположность: кастрированный субъект превращается во всемогущий центр бытия. Фантазия о мире без субъекта настолько трудна для понимания, что самый простой способ справиться с ней - если не прибегать к помощи божеств - это поместить субъекта на руль существования. Но если субъект оказывается на водительском месте - где ему не место, ведь почти все, что происходит с нами в течение жизни, на самом деле нам не подвластно, даже если мы верим в иллюзию, что у субъекта есть возможность влиять на окружение, - это немедленно вызывает целую серию реакций, которые можно описать только как мощное компенсаторное поведение, что и приводит к нарциссическому состоянию. Таким образом, картезианская фантазия о субъекте как единственной неизменной неподвижной точке бытия и тем самым его центре, становится реальностью.

Вопиющим примером такой компенсаторной нарциссической идеологии является утилитарное видение британским философом Джереми Бентамом будущей тюрьмы, построенной по архитектурной модели Паноптикона - целого учреждения, выстроенного клиньями вокруг единственного человеческого всевидящего глаза в центре. Бентам представляет себе тюрьму, построенную с центральной точки обзора, с которой единственный участник постоянно наблюдает за всеми остальными действиями внутри сооружения. Паноптикон, конечно, не что иное, как материальное отражение самооценки и мировоззрения Бентама, его попытка наполеонизации бюрократической архитектуры. Паноптикон - это просто темная оборотная сторона утилитаризма Бентама, его безудержная фантазия о гиперрационалистической этике, которая может заранее просчитать желания каждого человека, определить цену и ценность всех желаний людей по отношению друг к другу, а затем скомпилировать то, как можно максимизировать эти желания в эмпирически измеряемую, максимальную общую полезность.

Несмотря на то что сам Бентам, похоже, даже не способен понять, что его причудливый ультраутилитаризм физически невозможен - то, что никогда не может быть сформулировано заранее, например полезность человека, конечно же, никогда не может быть измерено заранее, - Паноптикон является исключительно интересной метафорой аутистических фантазий самого Бентама и его многочисленных последователей о собственных кастрированных и изолированных субъектах как самоочевидном центре Вселенной. Трудно представить себе более яркий пример того, как психотический разворот от импотенции к автократии представляет собой диалектику, необходимую для порождения картезианской фантазии. Мы видим борьбу за то, кто из двух самых аутичных мыслителей в истории философии является самым аутичным. Благодаря своему утилитаризму Бентам, если это возможно, становится еще более картезианцем, чем сам Рене Декарт. Но тем самым и еще более отчужденным и отчуждающим. В "Паноптиконе" раскрывается взгляд утилитаризма на человечество, эта концепция отражает полное отсутствие доверия Бентама к своим собратьям, а также к самому себе. Наследие Бентама дало нам, возможно, самый яркий современный символ отчуждения - параноидальную камеру наблюдения.

Монотеистический фундаментализм - это религиозная версия рационалистической фантазии эпохи Просвещения. Обратите внимание, как лидеры сект, желающие сохранить свое превосходство над остальным человечеством, всегда позиционируют себя как просвещенные. Монотеистический фундаментализм - это поспешное и яростное соотношение, буквально основанное на идиотском божестве, не имеющем смысла существования, где это соотношение неистово поддерживается маниакальной убежденностью практикующего, что он сам распадется и будет уничтожен, если действительно признает несуществование Бога. Это объясняет, почему фундаменталисту все равно, будет ли он жить или умрет (что делает его таким решительным террористом, от которого удручающе трудно защититься). Угрозой для фантазии фундаменталиста является не физическая смерть, а распад слепой веры. Так что же это такое, если не теологический рационализм в чистом виде?

Поэтому вполне логично, что фундаменталисты отказываются слушать и рассуждать со своими оппонентами, а скорее убьют их при первой же возможности. Опровергать интеллектуальные нападки на божество, в которое сам не веришь, должно быть крайне утомительно. Тем более если человек утратил всякую веру в потенциал религии и считает возведение отчуждения на религиозную основу единственным возможным выходом. Ведь именно когда человек достигает точки, где отчуждение заменяет религию, он начинает казнить тех, кто не согласен или просто отклоняется от шаблона собственных фантазий - без угрызений совести. Гитлеровская Германия и сталинский Советский Союз функционировали по этим же механизмам. Актер знает, что он лжет, но пытается убедить себя, что все остальные тоже должны лгать, как будто эта взаимная ложь и соревнование в убийстве друг друга - единственная разумная реакция на гипералиентацию. Но , как это бывает, синтетики отказываются участвовать в этой лжи. Их ответ на мертвую религию фундаменталистов - живая религия.

Живая религия, которая движется от отчуждения и к возобновлению сообщества, противоположна монотеистическому фундаментализму, который движется в противоположном направлении и делает отчуждение своей религией. Ведь живая религия, как и искусство, скорее имплицитна, чем эксплицитна, допускает несколько интерпретаций, а не простодушна, разумна, а не рациональна, открыта для случайностей и эмерджентности, а не фиксирована в пространстве-времени; и самое главное, она всегда воплощена. Еще до того, как фундаментализм сдается почти аутистическому отрицанию того факта, что значение слов, которым он исповедует преданность, находится в постоянном изменении, этот фундаментализм спотыкается о другую, более фундаментальную предпосылку: поскольку фундаментализм всегда ставит слово выше Бога, он обнаруживает, что использует слово, чтобы защитить себя от подсознательного осознания, которое шепчет, что Бог на самом деле уже мертв. Если закон - это единственное, что остается, когда Бог исчезает из уравнения, то закон должен рассматриваться как Бог. Но живой бог не нуждается в слове как в защите. Живой бог без всяких колебаний и скрытых мотивов стоит перед словом, а не тревожно прячется за ним. Живой бог существует, исходя из того, что подавляющая часть всего общения между людьми происходит невербально. Уже известные слова Евангелия от Иоанна "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог" свидетельствуют о религии, потерявшей веру в существование Бога. Единственное, что остается даже на этой ранней стадии, - пустые заклинания в качестве доверенного лица Бога.

Чем острее отчуждение, тем сильнее нарциссизм. В позднекапиталистическом обществе с его гипералиенизацией картезианская фантазия переходит в гипернарциссизм, состояние, характеризующееся полным недоверием ко всем интерсубъективным намерениям , кроме чисто инструментальных. Гипернарциссизм интернализуется как собственное инструментальное мировоззрение субъекта, где другие люди сводятся к изолированным телам, за которыми наблюдает и контролирует авторитет с далеко идущими полномочиями и с помощью расчетов по теории игр. Это субъект, чье