Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина

стол серебряную цепочку. – Больше ничего. Тут и брать-то нечего, голь заводская. А вы, товарищ сержант, ну прямо как жид, которому для русского человека жалко какой-то дряни.

– Мы не на базаре, Кондратьев. Положите, где взяли.

– А вы что, товарищ сержант, в органы не за спецпайком пришли? – пробурчал Кондратьев, выполняя приказ. Цепочка упала в стеклянную вазочку. – Так я и поверил.

Горшков сел составлять протокол обыска.

* * *

Опытного оперативника Макара Старухина, которого Кольцов всем и всегда ставил в пример, сержант подловил в коридоре райотдела поздно вечером.

– Товарищ Старухин, мне нужно с вами посоветоваться. – Горшков немного конфузился, оказавшись в неприятной для себя ситуации.

– Ну пойдем, – усмехнулся старший оперуполномоченный.

Они вышли во двор. Остановившись под дубом, Старухин закурил свой «Казбек». Расслабленно привалился спиной к дереву.

– Что у тебя, сержант? Арестованные не сознаются?

– Нет. То есть да. – Горшков помотал головой. – Методику ведения допросов я знаю на отлично, нас учили. Я о другом. Мне не нравится мой помощник Кондратьев. Он…

– Стерпится – слюбится, – перебил Старухин, выпустив струю дыма. – Органы не бордель, Сеня. Тут как в семье. Кого дали в жены… в напарники, с тем и работай.

– Да, я понимаю, – еще больше смутился Горшков. – Но… Послушайте. Кондратьев приспособленец. И не скрывает этого. Он совершенно безыдейный тип, к тому же нечист на руку. Позволяет себе враждебные советскому интернационализму высказывания против еврейской нации…

– Да, это серьезно, муха-цокотуха, – сказал Старухин. Однако по его мимике сержант не смог определить – в самом ли деле он считает это серьезным проступком или же ерничает.

– Кондратьев лживый, равнодушный к социализму, негодный для чекистской работы человек. Я не понимаю, как его взяли в органы. Поэтому я решил написать на него заявление. – Последнюю фразу Горшков произнес так, будто с обрыва сиганул – набрав в грудь побольше воздуха.

От опытного оперативника сержант ожидал негативной реакции. Ждал возмущения и наставления в духе «своих не сдаем» и «доносчику первый кнут». Но Старухин удивил.

– Напиши, – равнодушно бросил он. – Ходу твоему заявлению Кольцов не даст, а про запас отложит.

– Про какой запас? – силился понять ситуацию Горшков.

– Ты, Сеня, пришел из своей школы НКВД такой юный и розовощекий, с мечтами в башке, с картинками – какими должны быть настоящие чекисты. И ты думаешь, что все тут чисты и невинны, как мамзели-гимназистки. Ну кроме Кондратьева, который не вписался в твои мечты. А нет, Сеня. Тут у каждого есть свой черный хвостик, за который его держат и подвешивают. Хвостик гарантирует преданность службе, муха-цокотуха. – Старухин затоптал окурок сапогом. – Еще советы нужны?

Горшков медленно проникался осознанием сказанного. Старухин успел дойти до входа в здание и открыть дверь, когда сержант до конца постиг смысл его слов.

– У меня нет никакого хвостика!

– А если подумать? – Старший оперуполномоченный, обернувшись, взглянул на него снисходительно и даже, как показалось сержанту, иронично. – Отец твой кто?

Ответа на брошенный наугад вопрос не требовалось, Старухин исчез за дверью. Семен Горшков стоял, опустив руки, оглушенный, будто оплеванный. Точно на голову ему надели ведро с помоями и застучали по ведру палками. Сержанту впервые в жизни стало больно и страшно. Он начинал догадываться, что его анкетное вранье, вполне вероятно, не было такой уж тайной для тех, кому положено знать все.

* * *

В темноте лязгнул дверной замок. Раздались шаги, что-то стукнуло, с грохотом повалилось.

– Мать, ты бы хоть прибрала, – прозвучал голос Звягина-старшего.

На фоне серого окна он увидел силуэт жены. Казалось, она так и сидит на стуле без движения несколько часов, с тех пор как он ушел с повесткой в кармане к следователю НКВД. На столе пусто – ни лампы-керосинки, ни ужина.

– А ты меня, чай, и не ждала уже.

Звягин осторожно пробрался к окну, чиркнул спичкой и зажег лампу. Опасливо глянул на жену – жива ли, не покойница ли сидит за столом. Протяжный звук, похожий на тонкий вой или скулеж больной собаки, подсказал, что жива.

– Отпустили. – Звягин виновато развел руками. – Я ж ничего не знал. А знал бы, по шеям надавал.

– Все из-за тебя, – тихо простонала жена. – Из-за тебя арестовали детей. Сколько раз твердила – молчи, не ругай эту власть, хоть при детях не ругай!

Звягин опустился на кровать и долго, с тяжелыми вздохами молчал.

– Жизнь такая пошла, что хоть Богу молись, больше некому.

– Ну и молись! – плакала жена. – Батюшка в церкви говорил: оттого так живем, что народ Бога забыл.

– Сами себя забыли, мать.

Звягин выругался и со злостью ударил кулаком по колену.

20

Учебный год завершался вечером старших классов. В шесть часов стартовала торжественная часть с подведением итогов, комсомольскими отчетами, планами и стахановскими обязательствами на будущий год. В большом зале набились парни и девушки из двух восьмых, девятого и выпускного десятого классов. Комсомольский актив занял два передних ряда и своими серьезными спинами, а также призывающими к порядку взорами несколько утихомиривал бурное веселье прочей массы.

Полтора часа речей и клятв под предводительством комсорга школы перетекли в художественную часть вечера с песнями о Сталине, стихами Пушкина и гимном советских летчиков. «Марш авиаторов» в нестройном хоровом исполнении стал импровизацией. С утра только и разговоров было о высадке советской экспедиции у Северного полюса. Днем по радио слушали сообщение академика Шмидта, как блестяще совершил посадку на льду летчик-герой Водопьянов, какая погода на полюсе и как провела свой первый день на льдине экспедиция. На открытии вечера комсорг Аркаша Шестопалов, счастливый, как и все, переполненный гордостью, провозгласил со сцены: «Северный полюс покорен Советским Союзом, ура!»

На последних аккордах летчицкого гимна самые нетерпеливые повалили из зала. В школьном дворе афишировались танцы до упаду. Уже стоял стол с патефоном и стопкой пластинок, крутился утесовский «Марш веселых ребят». Неурочно работал школьный буфет, но купить можно было лишь ситро и конфеты-тянучки. Кавалеры в отглаженных рубахах и брюках со стрелками расхватывали девчонок, накрутивших на головах взрослые прически. Пластинку поменяли: под медленный фокстрот даже не умеющие танцевать парни пустились топтаться и отдавливать ноги партнершам.

Обрывая музыку, на крыльцо с радостным воплем взбежал девятиклассник, которого все звали Пистик. «Над Северным полюсом развевается флаг Союза Советских Социалистических Республик!» – размахивал он газетой. Его тут же обступили, окружили плотной толпой, полезли на парапет крыльца. Свежая «Правда» сообщала на первой полосе подробности. Пистик возбужденно зачитывал:

– «Товарищу Сталину, товарищу Молотову – радиограмма, полученная через остров Диксон! В 11 часов 10 минут самолет “СССР Н‑170” под управлением Водопьянова, Бабушкина, Спирина, старшего механика Бассейна пролетел