Солнце в зените - Шэрон Кей Пенман

бы хотелось, чтобы на завтра не приходилась являющаяся дурным знаком дата - пятница, тринадцатое. Если бы она знала, что Том в безопасности и без препятствий выбрался из убежища. Если бы она могла увериться, что ее нынешние действия и есть то, что Нед хотел бы от нее дождаться.

Она была уверена в этом... в начале. Нед любил сына и хотел бы увидеть его коронованным. Но ...но согласился бы он, чтобы столько людей погибли за предоставление Эдварду возможности взойти на трон? Данная мысль останавливала Джейн. Раньше молодая женщина не до конца осознавала цену жизни. Остальные отдадут души за Глостера. Бекингем. Виконт Ловелл. Все те, кто ближе всего к нему находятся, кого посвятили в тайну рокового обручения. Такого бы Нед хотел? Он любил сына, но и брата тоже любил. Позволил бы Нед пожертвовать Глостером ради воцарения Эдварда?

Джейн вздохнула. Почему она не сумела позаботиться о Уилле, как он заботился о ней? Уилл доказал доброту и порядочность, дал ей понять, что на него можно положиться, что он всегда будет с ней рядом. Тогда почему Джейн возжелала Тома? Ненадежного и непредсказуемого в той же степени, что и привлекательного. Какая жалость, что ей не удалось найти мужчину, по верности сравнимого с Уиллом, а по страстности - с Томом! Хотя, нет, удалось. Почти девять лет тому назад.

Уилл пробормотал нечто невнятное, напоминающее ее имя. Джейн нахмурилась. Она не была с ним честна, заставив поверить, что любит больше, чем то оказывалось в реальности. С этим можно жить. Но что если Джейн причинила Гастингсу урон серьезнее? Что если их планы не сработают? Или - данный вопрос мгновенно вынудил ее подскочить - если принесут успех? Как только Уилл обезопасит свое политическое будущее, не почувствует ли он со временем, что цена удачи непомерно высока?

Ей надо это прекратить. Подобное поведение ни к чему хорошему не приведет. Все будет замечательно. Должно быть. Эдвард станет королем. Том и Уилл возьмут ради него в свои руки бразды правления, пока мальчик не достигнет совершеннолетия. А Джейн постепенно позабудет о брызгах крови на короне. Том поможет позабыть.

Незадолго до наступления 9 часов утра слуги начали готовить располагавшуюся на верхнем этаже Белой башни Тауэра Палату заседаний Совета. Их задача была легче, чем могла оказаться в иных обстоятельствах, - сегодня Совет собирался в урезанном составе.

Джон Мортон, епископ Или, сопровождаемый лордом Стенли, оказался первым, кто попал в поле видимости. Один за другим остальные приглашенные миновали речные ворота, ведущие во двор Тауэра, остановившись, лишь засвидетельствовать почтение играющему на площадке для стрельбищ, что на тауэрском лугу, Эдварду, после чего продолжили путь в Палату Совета - занимать свои места.

Атмосфера собрания родственной теплотой не отличалась. Ее омрачало смутно ощущаемое напряжение, больше всего напоминая предвосхищающее приближающийся смерч распространение статической наэлектризованности. Архиепископ Ротерхэм приблизил губы почти к самому уху лорда Стенли, и, по мере того как он растягивал жужжание, его собеседник рассматривал вид из окна все с большей тоской. Мортон перекинулся фразами с Бекингемом. Прочие хранили молчание. Уилл Гастингс выглядел больным и почти непричесанным, вокруг его глаз залегли одутловатые синяки, что говорило о недостатке сна. Забыв, по всей видимости, о соседях, он рассматривал лежащую перед ним бумагу, бесцельно намечая на ней круги покачивающимся пером. Джон Говард занял настолько далекое от Уилла место, насколько только мог отыскать, чтобы даже мимоходом не встретиться взглядами со старым другом. Не прошло и четырех часов, как он узнал о вовлечении Гастингса в заговор Вудвиллов и Мортона, поэтому потрясение еще не успело перевариться. Сидящий на ближайшем к Говарду стуле, нервно двигался, поглядывая на дверь, Френсис.

Пробило уже более десяти, когда в палату вошел Ричард. На мгновение он замер на пороге, словно не испытывая желания его переступать, но затем направился дальше и занял место во главе стола.

'Этим утром Ваша Милость выглядит крайне изнуренно. Предполагаю, ночь выдалась тяжелой?'

Брови Джона Мортона вопросительно изогнулись. Он спросил столь участливо, что посторонний сделал бы вывод, что священник интересуется здоровьем давнего и близкого друга. Ричард поймал себя на обнаружении совершенно отдельной от его сознания жизни собственных пальцев. В этот момент герцог ничего не хотел сильнее, чем возможности стереть лицемерную улыбку собеседника кулаком. Отвернувшись, он не ответил, окинув присутствующих за столом взглядом, который остановился на Уилле Гастингсе.

Если Мортон и оскорбился грубостью Ричарда, то на лице святого отца это никоим образом не отразилось. 'Превосходно, Ваша Милость, что сегодня идет первым пунктом повестки дня?'

Ричард не обратил на него внимания. Он сделал глубокий спокойный вдох и приступил к очень тихой и стремительной речи.

'Мой первый урок предательства был усвоен в возрасте семнадцати лет, когда я узнал, что кузен Уорвик взял в союзники женщину, оснований ненавидеть которую имел больше всех остальных. Мне казалось, отныне никакая степень двойной игры не сможет меня удивить, но я ошибался. Прошлой ночью я снова обнаружил, на что способны пойти люди во имя честолюбия. Даже те из них, кто провозглашает собственное преклонения перед идеалами чести...' Его рот вдруг искривился. 'Люди, скрывающие измену под покровом дружбы!'

Он мог услышать как, скрипя ножками по плитам пола, задвигались стулья. Перо Уилла застыло с самых первых слов Ричарда. Сейчас оно дрогнуло, от впившихся в него пальцев, ясно хрустнув пополам. 'Не уверен, что понимаю вас, мой господин'. Реплика принадлежала смеряющему Ричарда с достойным восхищения достоинством Мортону. Лишь мерцание спрятанных под набрякшими веками черных глаз способно было опровергнуть его ледяную выдержку. 'Что конкретно вы имеете в виду?'

'Что я имею в виду? Я ничего не имею в виду. Я прямо обвиняю, мой господин епископ, обвиняю вас и ваших соратников в заговоре против правительства, в попытке убить меня и всех, кто может вам воспротивиться'. Речь Ричарда стала еще стремительнее и отрывистее в желании высказать накопившееся: 'Короче говоря, мой господин епископ, я обвиняю вас в совершении государственной измены'.

Повисла мертвая тишина. У Ротерхэма странно сжались губы, словно он глотал воздух, подобно выброшеной на берег рыбе. Стенли приподнялся, будто в попытке тщательнее осмыслить услышанное. Лицо Уилла исказилось, точно от неожиданного приступа боли, оно подозрительно побагровело, покрывшись от прилившей к щекам крови румянцем.

'Могу заверить вас,