Призрак кургана - Юхан Теорин

Перегнулся через релинг – сомнений не было.

Балл лежал на спине, на узкой елани. Рядом валялась недопитая бутылка «Эксплорера».

Возвращенец опознал только одежду Валла. Только одежду и можно было узнать. Орланы уже почти расклевали лицо.

Он отпустил лодку и попятился. Ему и раньше случалось видеть трупы. Картина привычная. Задом дошел до берега и долго стоял в мокрых башмаках, глядя на покачивающуюся шлюпку.

Собрался с духом и пошел в дом – надо было взять то, ради чего он приехал.

Балл хвастался, что у него была с обыском полиция, искали полдня, но ничего не нашли.

Возвращенцу повезло больше. Он знал, понимал и чувствовал оружие лучше, чем большинство людей на этой земле. Он мог найти его по запаху. Методично прошел по всем комнатам, осмотрел мебель, приподнял ковры. На втором этаже его внимание привлек старый сундук – когда-то в нем, наверное, лежало приданое жены Валла. Сейчас там ничего, кроме старых одеял, не было, но сундук был непомерно тяжел.

В сундуке оказалось двойное дно, а под ним лежали две винтовки. Видавшая виды длинноствольная «хускварна» с патронами «гитторп». Патроны превосходные, но сама винтовка знавала лучшие времена.

Зато вторая – совершенно новая короткоствольная штурмовая «Беретта ARX-60». Красивое, современное оружие.

Возвращенец поднес обе винтовки к окну и внимательно рассмотрел. Он любил хорошее оружие, надежную амуницию, когда все зависит не от заклинившего патрона, а от стрелка.

Когда он был мальчишкой, настоящее оружие здесь, на Эланде, считалось редкостью. То и дело случались несчастные случаи. У старых охотников встречались даже дульнозарядные курковые ружья неизвестно какой эпохи. Требовалось два, а то и три выстрела, чтобы добить вальдшнепа или утку.

Но к нему это не относится. Лаже в детстве он обходился одним выстрелом. Чтобы убить добычу наверняка, нужно хорошее оружие. И конечно, стрелок должен быть трезвым как стеклышко. Вот и все. Больше ничего не надо.

Он взял винтовки и спустился по лестнице.

Надо бы поскорее отсюда убраться, но тут он заметил на стене в кухне связку ключей.

Возвращенец спустился к рыбарне.

На Эланде рыбарни обычно не запирали – самое большее, подвяжут дверь обрывком веревки, чтобы не хлопала на ветру. Но у Валла на двери были стальная накладка и массивный висячий замок. Интересно, добралась ли сюда полиция?

Он подобрал ключ и открыл дверь. На него пахнуло запахом водорослей – ничего удивительного, под потолком были развешаны не особо тщательно просушенные сети.

В углу небольшой газовый баллон. Он поднял его и прочитал надпись – «хлороформ». Поставил у порога и продолжил поиски.

В самом дальнем углу, забитом небрежно сложенными в кучу мокрыми сетями, лежали два деревянных ящика с желтыми наклейками. Он вынес один из ящиков на свет.

Ящики тщательно заколочены. Возвращенец огляделся, нашел старый массивный рыбацкий нож и поддел крайнюю дощечку. Именно то, что он и думал.

Он завернул ящики и баллон в одеяло, отнес к машине и запер дверь.

Бросил последний взгляд на лодку где продолжали свою мрачную работу орланы. И вороны не улетали – ждали своей очереди.

Скоро от Валла ничего не останется. С этим уже ничего не сделаешь. Надо все же позвонить в полицию – анонимно, само собой. Из автомата.

Завел мотор и уехал.

Земля обетованная, ноябрь 1933

Пришла зима. Все кругом белым-бело. Пусто и бело. Горы на горизонте, лес и нескончаемые снежные поля. И канал, как бесконечная рыжая рана на белой коже земли. Канал пустили еще в августе. Накрыли столы для всех, впервые за много лет Арон наелся до отвала. Приехало множество делегаций. Приехали даже писатели, среди них какой-то очень знаменитый. Писатель слушал рассказ начальника стройки, расспрашивал рабочих и довольно кивал, потирая большие нестриженые усы.

Прошли первые баржи и пароходы.

Праздники закончились, и опять пошли будни. Как всегда, сплошные недоделки. Надо уплотнять шлюзы, укреплять русло, строить дома, поселки для работников канала, прокладывать дороги…

Комаров нет, но легче не стало. Начались первые морозы.

Живут они в покосившемся бараке. Измученные рабочие из по меньшей мере десяти стран. Торопливо съедают черствый хлеб и жидкий мясной суп у печки-буржуйки и валятся спать.

Вонь, как в запущенной конюшне. Они не моются, мыться негде – вода в кадках замерзла уже неделю назад.

Арон прислушивается, как воет ветер за щелястыми деревянными стенами, и вспоминает Эланд. Морской берег, теплые, отполированные волнами камни, на которых он любил загорать, охоту с дедом, мамины вечерние сказки, сестру Грету – как давно это было… Воспоминания стерлись, стали бессвязными. Отдельные яркие картинки.

Ему исполнилось пятнадцать. Понемногу забывается и истощается родной язык, и, если его спрашивают о чем-то, он механически отвечает на новом, чужом языке, и слова этого нового языка приходят в голову все быстрее и быстрее.

Он не просто стал старше. Он изменился и внешне. В бараке нет зеркала, но он чувствует, как растут волосы на щеках и подбородке, еще недавно они были мягкими как пух, но постепенно становятся все жестче.

Каждое утро он просыпается от холода, удивляясь, что еще может двигаться. Если печка ночью гаснет, надо побыстрее затопить ее снова – если запаслись дровами, разумеется. Он сует несколько полешек, горсть щепы, раздувает огонь и слышит, как медленно, с кашлем и стонами просыпаются на нарах рабочие.

Как-то утром один из рабочих не проснулся. Арон почему-то считал, что он из Германии, хотя они так ни разу и не разговаривали. Совсем рядом, через койку от Арона. Его попытались растолкать, но где там.

– Сердце остановилось, – тихо сказал Свен. – Инфаркт, что ли…

Арон долго смотрел на умершего, вспоминая Гилберта Клосса. Много лет назад тот потерял сознание и рухнул в только что выкопанную могилу, где уже лежал в гробу его брат.

У Гилберта тоже остановилось сердце. Но не от усталости, а от страха.

Немца отнесли подальше от барака и похоронили. На могиле поставили деревянный крест.

Никто о нем не вспоминал. Он мертв.

Но Арон не умрет. Он выживет. Несмотря на нечеловеческую, изматывающую работу, несмотря на нечеловеческий, изматывающий мороз.

Можно топить буржуйку хоть сутки напролет – в бараке никогда не бывает тепло. С потолка свисают сосульки, на тонких, ничем не утепленных дощатых стенах узоры инея. Каждое утро одно и то же – попытки размять окоченевшие мышцы и суставы. А за стенами барака – минус двадцать пять, если верить старому ртутному термометру, приколоченному у дверей.

Хоть тридцать пять – работа продолжается. Они толкутся среди вековых елей, валят лес, отгребают движками снег, выворачивают валуны, врубаются кирками в промерзшую землю.

Они уже привыкли и потеряли счет дням.

Свен работает так же яростно, как и другие. Он старается не разговаривать на морозе. В тысячный раз достает из кармана свою деревянного коробочку – не осталось ли хоть немного снюса? Матерится сквозь зубы на новом языке и продолжает работать.

Отчим вроде бы немного оживает по вечерам в бараке, но лучше бы продолжал молчать. Сидит в темноте, уставившись на приемного сына, и держит руку наготове, чтобы влепить оплеуху, если Арон ляпнет что-то не то. Но Арон уже подрос, он почти сравнялся ростом со Свеном. Он тоже молчит и смотрит на Свена. Он и в самом деле уже большой, к тому же слишком устал, чтобы бояться Свена.

Как-то Свен ударил его, и он дал сдачи. Это было замечательно.

Юнас

– Как там у вас на Эланде? – спросила мама.

Юнас поплотнее прижал трубку к уху. Он не знал, что ответить. Конечно, ему было что рассказать – и про корабль-призрак, и про Петера Майера, – но он не решался. Дядя Кент строго-настрого приказал держать язык за зубами, и откуда Юнасу знать, не стоит ли он за дверью. И потом… это же его телефон на столике у окна. А вдруг он записывает все разговоры?

– Здесь хорошо.

– Папа тебя не обижает?

– Нет, что ты.

– По дому соскучился?

– Немножко.

– А я очень скучаю по вас с Мате ом.

Петер Майер погиб. Теперь Юнас уже знал – Петера Майера сбила машина. Но аяая Кент за завтраком ни словом не обмолвился – болтал и шутил с мальчиками, как обычно.

Отец помалкивал, но он вообще был не так разговорчив, как Кент.

– Четыре недели осталось, – сказала мама, – а потом домой, в Хускварну.

Юнас заставлял себя не думать про Хускварну. Четыре недели. Это же почти месяц.

В телефоне все время что-то поскрипывало и щелкало.

– Мам, а ты дома?

– Нет, мой мальчик, я в Испании. В Малаге. Я же говорила тебе, что уеду сразу после праздников, разве ты не помнишь?

Он не помнил. Какая разница – теперь он знал, что домой не поедет, даже если бы очень захотел.

– А когда назад?

– Через неделю, не раньше. Хочу немного побродить по окрестностям, здесь очень красиво…