А еще был случай… Записки репортера - Илья Борисович Гейман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…Я занял позицию у окна. Вскоре увидел: приехала молодая энергичная блондинка с повадками руководителя. Я перехватил ее, представился.
– По вашей фамилии догадался, что вы латышка. А я из Латвии. Журналист. Хочу попросить о помощи, как у землячки.
Я рассказал Берзини, что уже месяц кочую по Западной Сибири. Теперь не могу добраться до Салехарда. Остался один борт с мясом. Последняя надежда.
– Посадите меня хоть на коровью, хоть на свиную голову! Выручите прессу!
На удивление, я улетел на том самолете. Не в обнимку с коровой – там хватило места для комфортного сидения.
Вернусь к моему напарнику по работе на линотипе. Однажды я спросил его о странном наборщике, который регулярно выжимает пудовые свинцовые чушки.
– У него очень тяжелая история. В старой Латвии он работал тут же, в этой типографии, и хорошо зарабатывал. Построил на полученные своим трудом деньги доходный дом – три этажа, два подъезда. Считал, что жизнь и свою, и детей обеспечил. Но тут случилась эта история со сменой власти. Дом у него национализировали. Он тронулся умом.
Лечился в клинике. Потом признали не опасным для окружающих. Выписали домой.
Ну, и, естественно, он пришел на работу в свою типографию. Человек он не опасный. Тихий. Ни с кем не разговаривает. Правда, вот эта странность – свинцовые чушки. Наверное, тренируется. Представляет, как дом свой возвращать будет.
“В том-то и дело, – подумал я, – не у меня ли требовать будет? Подойдет сзади, тюкнет пудовой чушкой по голове и скажет: “Вот вам, большевики, за мою поломанную жизнь!”.
Шутки шутками, а я еще долго косился в его сторону, опасаясь неожиданного нападения. Потом успокоился. Привык.
* * *
Если подобрать голодную собаку, накормить и обласкать ее, то она тебя не укусит. В этом ее принципиальное отличие от человека.
Марк Твен.
Дурацкая история приключилась у меня в институте.
Каждый год мы писали контрольные диктанты – преподаватели хотели довести наши знания русского языка до зеркального блеска. Так случилось и на этот раз.
Через два-три дня к нам в аудиторию пришел профессор с пачкой проверенных работ. Сказал, что многие мои однокурсники написали с ошибками и им придется писать заново. Повторный диктант проведут через неделю. Провинившиеся со всех курсов будут вместе писать его в большой аудитории.
Профессор ушел. Мы разобрали работы. “Безграмотных”, действительно, было немало.
– А мне хоть десять раз пиши – все равно провалюсь, – заканючила одна девица.
– И я, – поддакнул кто-то.
– Среди нас много таких…
– Давайте возьмем с собой знатока русского языка. Он будет подсказывать.
– Как ты себе это представляешь? Знаток приходит в аудиторию, а профессор ему: “Вы ошиблись дверью. У вас положительная отметка”.
– Да не помнит он всех студентов…
Спорили до тех пор, пока не возник вопрос:
– А кто с нами пойдет? Надо такого, чтобы наверняка.
– Илья, пойдешь?
Вопрос ко мне. В авантюре участвовать не хотелось. Начал отнекиваться.
– А если он меня узнает? Что тогда будет?
– Ну, пострадаешь за общее дело. Не отчислят же тебя.
В назначенный день идем в большую аудиторию. Садимся подальше от кафедры. Ассистенты разносят проштампованную бумагу. Я – как наседка. Со всех сторон мои цыплята.
Начинается диктант. Я пишу со всеми, чтобы не обратить на себя внимание. Но фамилию не заполняю. Диктант сдавать не буду. Сложные слова шепчу, их так же шепотом передают во все четыре стороны. Отвечаю на встречные вопросы.
Но вот диктовать закончили. Дали время для проверки. Девушка впереди меня обернулась, бросила мне на стол свой листок:
– Проверь!
Я начал читать, а там тьма ошибок. Стал исправлять. Когда дело дошло до конца, она повернулась и испуганно прошептала:
– Ты что наделал?
Я посмотрел на ее работу и понял, отчего паника: она писала фиолетовыми чернилами, я правил черными. У меня волосы встали дыбом – как быть?
Девица не растерялась. Схватила мой листок, заполнила свою фамилию и отдала ассистенту.
Я вздохнул облегченно – пронесло…
Через несколько дней к нам в аудиторию пришел профессор.
– Своими работами интересуетесь? На этот раз намного лучше написали. Но я пришел не из-за того. В вашей группе совершено тяжелое преступление. Оно и заставило меня придти к вам сегодня.
Когда вы писали последний раз диктант, один ваш товарищ выполнил контрольную работу за другого студента. То-есть, совершил наглый обман. Это недостойно советского студента. Я собираюсь идти к декану и требовать, чтобы его немедленно отчислили из института.
Я скоро вернусь, а вы обсудите, какую оценку собираетесь дать этому недостойному поступку.
Профессор ушел. У меня дрожали поджилки. Однокурсники сидели, стыдливо опустив глаза.
– Что делать будем? – подал кто-то голос.
Мне еще не пришлось рассказать, что в нашей группе студенты были, в основном, взрослые, пожившие на свете люди. Те самые солдаты войны, которым в свое время не удалось получить образование. Один из них – он работал секретарем райкома парии – сказал:
– Надо провести собрание. Позвать на него профессора. И устроить Илье такую трепку, какой профессор в жизни не видел.
Тебе, Илья, надо будет выступить. Со слезой, но правду. А тут ничего и придумывать не надо. Ты трудно шел к образованию. Мальчиком во время войны попросился в цех. Образование было пять классов. С тех пор работал и учился. Медаль за войну имеешь. Никого не обманывал, законы не нарушал. Сейчас помог товарищу. Без злого умысла. И жми, жми слезу.
Ребята, нам нужно дружно выступить. Топтать его ногами, рвать на куски. Говорить о советской морали. Но главное – он дитя войны. Не по-советски ломать ему жизнь из-за одного, даже серьезного проступка. Надо учесть, что он не маменькин сынок. Он рабочий человек. И пришел в институт прямо из-за станка.
Вернулся профессор. Ему рассказали, что состоялся серьезный разговор. Но приняли решение провести собрание, чтобы каждый студент курса знал о неблаговидном проступке, который был совершен во время контрольного диктанта. Студенты просят присутствовать на собрании профессора.
Он серьезно отнесся к приглашению и сказал, что обращаться к декану факультета пока преждевременно. Об этом надо будет подумать после общего обсуждения.
Собрание прошло по “сценарию”. Я не пожалел эмоций, но, любопытно, ни одно произнесенное мною слово не было неправдой. Однокурсники тоже не были флегматиками – они просто испепеляли меня.
Профессор сидел расстроенный. Наконец, сказал:
– Надо прекращать
