А еще был случай… Записки репортера - Илья Борисович Гейман

хочу, чтобы ты достучался до него. Задай несколько вопросов. Скажи, что ты из газеты моряков и тут же попроси хоть что-нибудь нарисовать для читателей и написать два-три слова на рисунке. Если сделаешь это, будешь героем.

На следующий день смотрю – стоит в дверях мой соискатель Пулитцеровской премии.

– Проходи. Ну, что, сорвалось?

– Нет, я с ним поговорил.

– Садись, рассказывай.

Паренек раскрыл принесенную с собой книгу, вынул из нее листок бумаги, протянул мне. Я посмотрел и – о, боже! – на ней был нарисован Рижский залив. В нем по колени в воде – Бидструп. Он гротескно дрожит. На рисунке написано: “Морякам Риги. Я купаюсь в вашем море и мне не холодно”…

С рисунком в руках я побежал к редактору:

– Можно в номере найти немного места?

– Зачем?

– У нас бомба. Ни один журналист не может пробиться к Бидструпу в Юрмале, а у нас – горячее интервью. Вот его рисунок для нашей газеты.

Конечно, это была сенсация. Ради нее стоило заново рисовать макет полосы.

Я вернулся к парнишке.

– Рассказывай.

– Во дворе дома, где он отдыхает, и вправду, стояло несколько корреспондентов. Я незаметно рошел мимо них. В корпусе узнал, где живет художник из Дании. Стучать к нему не стал. Сел на пол в уголке и принялся ждать.

Потом смотрю – выходит. Я к нему. На счастье, он говорит по английски. Я ему: дядя Бидструп, спасите меня!

– Что случилось?

– Я молодой журналист. А знаете, как здесь трудно устроиться в редакцию. Сегодня мне шеф сказал: если принесешь интервью с датским художником, завтра приму на работу. Если не принесешь, больше тебе у нас делать нечего.

– Почему так строго?

– У меня опыта еще нет. Вы же тоже где-то начинали в молодости. И вам кто-то помогал…

– Пойдемте. Вижу, вам, действительно, надо помочь.

В его комнате я рассказал о вашем задании. Показал вопросы – их я придумал еще вчера. Ему особенно понравилось, когда я спросил, как бы он отозвался о профессии моряка с позиции человека, который рисует добрые карикатуры. Ответ есть в интервью. По поводу рисунка не сопротивлялся. Тут же сел и нарисовал. Даже расписался, когда я попросил.

Вот и все. Мы попрощались.

Так паренек и прилип к нашей редакции. Собирал информацию, писал небольшие заметки, помогал по неизбежному редакционному хозяйству.

Однажды подошел ко мне:

– Я бы хотел еще что-нибудь серьезное сделать. Как с Бидструпом…

– Хорошо. Дам тебе еще одно специальное задание. Ты знаешь, что такое маяк?

– Конечно, знаю. Он ночью показывает кораблям дорогу.

– А вот многие не знают. Потому что никто о маяках не пишет.

Сделаем так. Для начала ты узнаешь, где на побережье стоят маяки. В один из них поедешь. Напишешь очерк о смотрителе. Об одиночке в ночи у ревущих морских волн.

– А как я узнаю, где маяк?

– Вот тут для тебя начинается журналистика. Самое трудное для нас – получить информацию. Понять, где ее добыть. Я бы, наверное, пошел за справкой к пограничникам. Они на побережье знают все. Потому что это не только пляж, но еще и граница. Думаю, они охотно расскажут о маяках. Я дважды бывал на заставах, ночевал там. Ребята охотно мне помогали.

– А без документов меня к ним пустят?

– Не пустят.

Мы быстренько сделали ему временное удостоверение на редакционном бланке с печатью. К сожалению мальчишки – без красных корочек.

– Надеюсь, ты и до постоянного документа доживешь. А пока тебя по этой бумаге пропустят.

Два дня юноша не показывался в редакции. Наконец, явился.

– Получилось?

– Не знаю. А маяк я нашел.

– Тогда рассказывай.

– У пограничников мне, и правда, помогли. Дали адреса двух ближайших маяков. На одном оказалась большая семья – огород, козы… Нет романтики.

Я поехал на другой. Там, как мне показалось, интересно.

Маячник живет один. Немолодой человек. До войны жил в Ленинграде. Художник. Приобретал все большую известность. Выставлялся.

На фронте был тяжело ранен в кисти рук. Вылечить-то его вылечили, но пальцы после после этого не в состоянии держать кисть. Он уже не художник.

Уехал из Ленинграда подальше от бомонда. Захотел стать смотрителем маяка. – Там подлинное уединение и близость к натуре. Жаль только, что кисть в руке не держится…

– Я думаю, что из этого выйдет очерк. Больше души, твоих переживаний и рассказанных им деталей. О его творчестве, его тоске по работе над полотном…

Материал, действительно, удался. Редактор похвалил, да и публика тоже.

…После той истории прошло несколько лет. Наш паренек возмужал, стал профессиональным журналистом. Ушел работать на радио.

Как-то я заходил по делам в радиокомитет. Возвращаюсь и вижу: дежурный милиционер неестественно хмурый и, кажется, у него глаза на мокром месте.

Подошел:

– Что-нибудь случилось? Нужна помощь?

– Спасибо! Только что слушал по радио передачу о своем фронтовом друге. Он маячник. У него трагическая судьба.

– Художник?

– Да. А вы откуда знаете?

– Несколько лет назад я готовил этот очерк в печать. Вы слышали сегодня?

– Да, только что. Никак не могу успокоиться. Друг-то мой умер три года назад. А сейчас послушал – как живой…

…Вот так наш паренек оказался не рутинно резвым. Для того, чтобы реанимировать старую байку, он с приятелем записали как бы прямую речь художника. Так что в эфире был не только мертвый человек, но и неживой голос.

Позже он эмигрировал в Канаду. Оттуда до меня дошла информация, что он представлялся журналистом, который писал речи генеральному секретарю ЦК КПСС.

* * *

Даже самого ослепительного света не бывает без тени.

Уинстон Черчиллль.

На первом этапе существования редакции у нас не было деления по темам. Каждый писал о том, что под руку подвернется.

Я чаже всего работал в порту. До него было рукой подать и темы там были разные.

Первое, с чем я столкнулся, это воровство. Мне, например понравилась одна выдумка грузчиков. В порт потоком шел запакованный в мешки кубинский сахар. Его складировали в огромные штабеля прямо на причале. Умельцы в связи с этим придумали на удивление простую штуку. Уходя из дома на работу, они надевали зимой или летом кальсоны, завязывали их на щиколотках и отправлялись на работу.

Когда на причале не было посторонних глаз, доставали латунную трубку, силой протыкали ею мешок, а второй ее конец вставляли через дырявый карман брюк в кальсоны. Путь сахару был открыт.

Теперь оставалось чем-то оправдать свое безделье у сахарного саркофага. Делать это было нелегко, но люди справлялись.

Когда исподнее белье было полностью затарено, грузчик