Степень вины - Ричард Паттерсон

Пэйджит покачал головой:

— Я намерен задать тебе несколько вопросов. Если ты совсем не можешь заставить себя говорить мне правду, то, по крайней мере, не оскорбляй ложью.

Мария задумалась. Выбора у нее не было. Скрестив руки на груди, она бросила:

— Пусть будет по-твоему!

Откинувшись в кресле, Пэйджит смотрел на нее оценивающим взглядом. Наконец спросил:

— Сколько прошло времени, прежде чем ты позвонила по 911?

— Не знаю. В самом деле, не знаю.

— Меньше или больше получаса?

Она помедлила в нерешительности:

— Наверно, больше.

Глаза Пэйджита сузились:

— А что Ренсом?

Мария уперлась взглядом в ковер. Тихо ответила:

— Он был мертв.

— Почему ты так думаешь?

— Он совершенно не двигался. — В ее голосе зазвучало едва заметное раздражение. — Если бы ты там был, ты бы сам убедился.

— Но ты же не врач, — возразил Пэйджит, — и не можешь сказать наверняка. Почему ты не позвала на помощь?

— Наверное, потому, что была в шоке.

Пэйджит в упор смотрел на нее.

— Ты была в шоке? А может быть, шоком ты пытаешься прикрыться?

Мария подняла на него глаза.

— Мы все очень разные, — холодно произнесла она. — Той ночью, в Вашингтоне, когда ты почти убил Джека Вудса, твоей первой реакцией было позвонить в «Вашингтон пост». Но что-то я не помню, чтобы ты звонил по 911.

— В одном ты права, — резким тоном ответил он. — Мне действительно было наплевать, погиб твой дружок Джек или у него просто болят зубы. Так же как и его, и прочих никогда не волновало — жив я или умер.

Голос Марии прозвучал жестко:

— Это непорядочно.

— Виноват, каюсь. А скажи мне, именно из соображений порядочности ты предпочла убить Ренсома, вместо того чтобы просто осадить нахала?

— Нет. — Она почти сорвалась на крик. — Конечно, нет.

— А теперь давай вернемся к вопросу, которого ты так искусно избежала, переведя разговор на меня: почему прошло так много времени, прежде чем ты позвонила по 911?

Мария встала, отвела взгляд, стала пристально смотреть в окно, на пальму.

— Может быть, это говорит не в мою пользу, — наконец произнесла она, — но я боялась за себя.

— Почему именно?

— У меня было ощущение, что я совершила ошибку. Ошибку, которой могла бы избежать. — Она помедлила, вспоминая собственные страхи, и закончила спокойно: — И что эти люди не поверят мне.

— Что ты делала?

Она провела рукой по лбу.

— У меня замедлилось мышление — это похоже на то, как будто пытаешься бежать, находясь в воде по пояс. Я ничего не могла сообразить — ты не поверишь. Нужно было время, чтобы осознать…

— Что ты делала? — повторил Пэйджит.

Мария закрыла глаза:

— Я действительно не помню.

Она слышала, как Пэйджит встал, подошел к ней сзади так близко, что она кожей почувствовала его близость. Он сказал тихо, еле слышно:

— Некто видел тебя вне номера.

Пораженная, она с трудом выговорила:

— Он уверен?

— Да. Вопрос может быть лишь один: что ты делала?

Мария осознала, что глаза ее по-прежнему закрыты, а руки снова скрещены на груди.

— Я не могу ответить на этот вопрос.

— Не можешь или не хочешь?

Ответь ему так, чтобы он прекратил это, приказала она себе. И, обернувшись, посмотрела в его глаза.

— Я была в замешательстве. Ты должен это понять и внушить эту мысль окружному прокурору.

Лицо Пэйджита было всего в нескольких дюймах от ее лица.

— Четыре дня назад, — спокойно заметил он, — ты говорила инспектору Монку, что никуда не выходила из номера.

— Но прошло всего четыре часа, — возразила она, — после смерти Ренсома. У меня все перепуталось в голове. Может быть, ты сможешь разумно объяснить мое появление в коридоре?

— Не смогу, если ты не стучалась в другие номера, прося о помощи.

— Нет, не стучалась. — Мария помедлила. — Я уже говорю, что была в замешательстве.

— Причина твоего замешательства — шторы?

Она отошла от него, села. Спустя мгновение повторила:

— Шторы.

— Окна были не зашторены, когда ты пришла туда — вопреки тому, что ты заявила Монку. — Пэйджит стоял неподвижно, глядя на нее сверху вниз. — Кто опустил шторы, Мария, и зачем?

— Зачем? — Она была в нерешительности, не умея объяснить то, что от нее требовалось. Наконец прошептала: — Затем, что мне было стыдно.

Он сел рядом с ней.

— Стыдно?

— Да. — Она повернулась к нему. — Я не хотела, чтобы кто-нибудь видел.

— Что видел? Ренсома?

— Все. Когда я убила его, я хотела бежать, надеясь, что никто меня не видел. Безумная мысль. Я не могла сказать об этом Монку.

— И поэтому солгала о шторах.

Мария отодвинулась от него.

— Самое подходящее слово — «смятение», — холодно ответила она. — Я была в смятении.

— В ужасном смятении. И непонятно, как можно было в таком смятении убить Ренсома с безопасного расстояния, стянуть с него брюки, оставить следы царапин на его ягодицах, расцарапать себе шею и бедро и детально разработать версию о попытке изнасилования, чтобы избежать наказания.

Мария оцепенела, ее охватило ужасное сознание, что она совершенно одинока.

— Они не могут не верить мне.

— Почему? Потому что ты так стараешься помочь им?

— Нет. — В ее голосе звучала безнадежность. — Может быть, кое-что я сказала неправильно. Но они не могут считать меня убийцей.

— Они считают, что ты нанесла повреждения телу спустя добрых полчаса после смерти. И поэтому уже без особой натяжки можно допустить версию об убийстве.

Как будто непроизвольно Мария коснулась синяка под глазом, отливавшего уже сине-зеленым цветом.

— Они думают, что он мертвым сделал это?

Пэйджит не ответил.

— Скажи мне, — наконец заговорил он. — Ты раньше была знакома с Марком Ренсомом?

Она посмотрела на него широко открытыми глазами.

— О Боже… Нет!

— Следующим шагом Шарп будет выяснение: была ли ты знакома с Ренсомом. Если была, скажи мне об этом сейчас, или я на самом деле брошу тебя на произвол судьбы.

Ее раздражение окончательно уступило место страху.

— До его звонка я не встречалась с ним. Клянусь.

— Было бы лучше, если бы это оказалось правдой. Достаточно того, что на пленке Монка записано несколько ответов, которые либо неправдивы, либо, как ты сама теперь видишь, неточны. Не говоря уже о том, что данные Шелтон никак не подтверждают твоих показаний. — Пэйджит повысил голос. — И я не могу считать, что ты добропорядочно провела эти полчаса.

Мария холодно посмотрела на него:

— Даже трудно сказать, у кого — у тебя или у Ренсома — более оскорбительный взгляд на меня.

— Тогда найми лучшего адвоката в стране и восстанови свою репутацию.

Внезапно она почувствовала, что силы покинули ее.

— Ты совсем не веришь мне?

— Это не так. Во всем остальном я тебе верю. Я понимаю, что в чем-то тебе можно верить.

Мария резко поднялась:

— Знаешь, мне все это уже надоело.

Пэйджит пожал плечами:

— Ты не должна забывать о том, что у тебя есть хорошего. Твой пятнадцатилетний сын верит в тебя. Что касается меня, то я думаю о том, как избавить Карло от ненужных страданий, только из этих соображений я и действую.

— Чудесно. — Мария потянулась к своей сумочке. — На сегодня мы закончили?

— Минуточку. Мой тебе совет: никаких конкретных объяснений на телевидении — только искренние рассуждения общего характера о твоих мучениях и о мучениях таких же жертв. Я не хочу исправлять еще какие-то твои «ошибки».

Мария молча смотрела на него.

— Хочу пожелать Карло спокойной ночи, — наконец сказала она.

Когда она вернулась, лимузин уже был во дворе. Пэйджит проводил ее до дверей. За порогом она обернулась к нему, не зная, что увидит на его лице.

Его лицо не выражало ничего.

— Удачи в «60 минутах», — произнес он.

Потом неслышно затворил дверь, и Мария осталась одна.

— Это был кошмар, — тихо проговорила Мария. — Мне приходилось слышать об этом, женщины рассказывали, но как это на самом деле происходит, я и представить не могла.

Библиотека, где Карло и Пэйджит смотрели передачу, освещалась только светом телевизионного экрана. Телекамера вначале панорамировала номер отеля, потом захватила в кадр Марию и ее интервьюера и наконец дала крупным планом лицо Марии — оно заполнило весь экран. Вид у нее был тревожный, замкнутый — она была слишком поглощена тягостными воспоминаниями, чтобы замечать направленный на нее объектив.

Зазвучал голос интервьюера за кадром:

— Вы не могли бы описать свои ощущения?

Пэйджит взглянул на Карло, застывшего в напряжении.

Рядом с ним на диване лежал воскресный номер газеты. Заголовок гласил: «Загадка смерти Ренсома не разрешена».