Степень вины - Ричард Паттерсон

Последнее звучало так, будто он говорил с чужих слов. Желая смягчить впечатление, Терри сказала:

— Ренсом бил ее.

— Ну, что-то действительно происходило в этой комнате. Но совсем не то, о чем рассказывает Мария. По крайней мере, именно к такой мысли склоняется Шелтон.

Подумав, Мур спросил:

— А насколько Лиз Шелтон уверена в этом?

— Шарп настойчиво подталкивает ее к такому выводу, но, как мне кажется, настолько успешно, насколько Шелтон сама это допускает. — Пэйджит пожал плечами. — Самое большее, на что, как мне кажется, я могу рассчитывать: она не совсем уверена.

Последняя фраза снова покоробила Терри: это прозвучало как прагматическое суждение законника, а не заинтересованные размышления друга или человека любящего.

Они помолчали.

— Назови мне мотив, — сказал наконец Мур.

— У Шарп его нет, — ответил Пэйджит. — У нее есть ответ на вопрос «как», но она не может понять «почему».

Он смотрел в окно, подперев рукой подбородок. Потом спросил Мура:

— Увидел то, что нужно было?

— Достаточно насмотрелся. — Мур окинул комнату пристальным взглядом, потом заглянул в ящики столов и сказал: — Пошли.

Выйдя из номера в коридор, они остановились осмотреться. Впрочем, смотреть было не на что: несколько дверей, дымовая пожарная сигнализация, щель для почты на двери ренсомовского номера. Ничего, что могло бы прояснить дело, подумала Терри.

Она помедлила в нерешительности, боясь, что ее услышит ожидавший их полисмен.

— Чем объясняет Шарп, — обратилась она к Пэйджиту, — что Мария оказалась в коридоре перед тем, как позвонить по 911?

— Ничем не объясняет. Для нее это пока лишь противоречия в показаниях. Но не сомневаюсь, что она продолжит расследование. — Пэйджит кивком головы указал на почтовую щель. — Наверное, представляет, как Мария в эти полчаса после убийства царапала послания на заднице Ренсома и разослала потом всем своим друзьям.

Мур бросил на Пэйджита лукавый взгляд; неожиданно Терри поняла, что Пэйджит вовсе не был спокоен.

— Кстати, — вспомнил Пэйджит, — дочь Стайнгардта соизволит поговорить с нами?

— Да, но только за вознаграждение.

— Вознаграждение? Какое вознаграждение? За что?

— Вознаграждение за право проводить исследования, так она это называет. Она хранит отцовские документы.

На лице у Пэйджита появилось неприязненное выражение.

— Наверное, ей опять нужны деньги, — сухо заметил он, — ну а Марии нужно, чтобы следствие продолжалось.

Он обернулся к Муру. Мур пожал плечами.

— Купите ее, — приказал Пэйджит.

5

Карло смотрел на своих родителей — два профиля в свете свечей.

Они сидели в столовой — обед был в стадии между салатом и десертом — на одном конце длинного стола красного дерева. Тускловато горели две белые свечи в латунных подсвечниках, в их свете пурпур персидского ковра казался насыщенней, хрусталь прозрачней, комната меньше и интимнее. Карло, как хотел отец, сел во главе стола, родители — справа и слева от него.

Он украдкой посматривал на них. Разговор явно не клеился. Отец, одетый в белую шелковую рубашку и черные шерстяные слаксы, был необычайно замкнут. Мать казалась подавленной; она мало походила на ту яркую удивительную женщину, которую он видел в воскресенье. И все же она красивая, подумал Карло, просто немного грустная.

— Вы всегда так едите? — обратилась к нему Мария. — При свечах, я имею в виду.

Карло кивнул:

— Когда темно. Это у нас как бы традиция.

— А с чего началось?

— Папа, — Карло повернулся к Пэйджиту, стараясь втянуть его в разговор, — ты такие вещи всегда помнишь.

— Тебе тогда было всего лишь семь. — Пэйджит улыбнулся. — Родители хранят воспоминания, чтобы за детей рассказывать об их детстве. Например, о том, как при неаккуратной езде задним ходом переехали котенка.

— Ты задавил котенка? — спросила Мария.

Отец посмотрел на нее, и Карло увидел, что ему не хочется говорить, как человеку, которого надоедливыми просьбами заставляют покинуть мир собственных уютных мыслей.

— Нет, это сделал кто-то другой. Но день был ужасный. Машина двигалась довольно быстро, а Пушок был, скажем так, неосмотрителен. Я хлопотал над ним, пока Карло не пришел в себя и можно было объяснить, что Пушок вознесся на небеса, оставив телесную оболочку на земле. Ощущение у меня было скверное, я чувствовал себя убийцей.

Карло внутренне содрогнулся. Взглянув на Марию, пристально смотревшую на отца, он увидел, что в ответ на последнюю фразу она прищурила глаза. И вдруг, словно по мгновенному сигналу, у обоих взрослых изменился взгляд: отец как будто просил прощения, мать благосклонно прощала его. Это встревожило мальчика: его отец, образец элегантности и невозмутимости, не походил на себя.

— А что сказал Карло? — мягко поинтересовалась Мария.

— Он попросил рассказать, какие они — небеса, а спустя несколько дней у нас появился Пушок-2.

Мария улыбнулась:

— Наверное, тебе было скучно возиться с этим?

— С чем: с небесами или с котом?

— С небесами. — Она наклонила голову. — Далеко не на все ты любишь тратить время.

— Здесь другой случай. Я все же верю в способность человека к самосовершенствованию и считаю, что можно устроить царство небесное и на земле, для этого нужны сбалансированный бюджет и всеобъемлющая программа оздоровления нации.

Карло молчал. Они казались ему актерами, механически повторяющими слова роли, не воспринимая их ни умом, ни сердцем, но актерами достаточно искусными. А ему хотелось, чтобы можно было представить себе их без этого лицедейства, молодыми, такими, как помощница отца Терри, и любящими друг друга. Он не мог понять их, не мог понять и себя — почему ему так трудно думать о Марии как о матери.

— А ты во что веришь? — легким тоном спросила она его.

Ну конечно, откуда ей знать такие вещи. Наверное, еще и поэтому ему трудно относиться к ней как к матери. Должно быть, родители почти никогда не говорили между собой о нем, вот она и расспрашивает, словно он сын знакомых по работе.

— Ни во что, — категорично заявил он. — Во всю эту чепуху я не верю. Как это могло быть: Мария приходит домой беременная и говорит, что это от Бога, а Иосиф верит.

Что-то мелькнуло в глазах матери. Теперь моя очередь, подумал Карло, он сам почувствовал, что сказал все это не так, как можно и нужно было сказать. Но не знал, чем обидел ее и как исправить положение. И вдруг ему захотелось, чтобы обед поскорее закончился.

— Но, — включился в разговор отец, — каких-либо имущественных прав за сыном Иосиф все же не признал, в этом отношении повел себя с ним как с чужим.

Повернувшись к Марии, он слегка улыбнулся:

— Моя несостоятельность как родителя больше, чем тебе представляется. Религия — это одно, гораздо огорчительней то, что Карло не хочет быть юристом.

— Слишком много видит всяких шуточек юриспруденции? — спросила Мария.

Карло был рад такому повороту разговора — можно было уйти от сложных вещей, о которых он столь неудачно заговорил.

— Мой папа — жертва этих шуточек. Все время занят, все время на телефоне. Я называю это «запойным образом жизни».

— Ладно, твоя мама бросила эту работу, так что прецедент уже есть. Думаю, ей гораздо больше нравится то, чем она занимается сейчас.

— Это так? — спросил ее Карло.

Она улыбнулась:

— О да.

— А что там хорошего? В твоей работе на телевидении?

Мария задумалась на мгновение.

— Это зависит от того, что ты считаешь хорошим. Мне довелось пожить во многих городах — Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и даже в Риме. Но главное — телевидение не позволяет тебе замыкаться в кругу повседневности. Ты как будто попадаешь вдруг в мощную струю жизни: встречаешься с самыми интересными людьми своего времени, задаешь им любые вопросы, какие тебя интересуют, и они нуждаются в тебе, потому что хотят быть в этой же струе. Телевидение приобщает меня ко всему важному, настоящему. И не другие люди помогают мне разобраться в происходящем, а я помогаю другим в этом.

Мария говорила с воодушевлением. Карло увидел, что отец впервые за все время смотрит на нее открытым и заинтересованным взглядом — как будто она говорит ему самую сокровенную правду о себе.

— А какая встреча особенно запомнилась? — продолжал свои вопросы Карло.

Мария улыбнулась:

— Много было интересных встреч; я говорила с тремя последними президентами, брала интервью у таких людей, как Горбачев, Миттеран и Маргарет Тэтчер, кстати, она меня восхитила; у нее есть свой план, своя программа, люди просто неравнодушны к ней, это совершенно точно. — Она помолчала, припоминая. — Но самым удивительным был Анвар Садат, то, что он погиб, — настоящая трагедия.