Жизнь в солнечном луче - Борис Фомич Шурделин

другими людьми. Ты не винил их?

— Нет, я знаю — нет!

Но… может быть, где-то в тайнике все-таки что-то мелькнуло?

У тебя — нет.

Я ведь знаю, что для тебя есть только одна подлинная ценность — сам человек, все остальное может служить только человеку и ценно тогда, когда не противоречит назначению человека, человеческой жизни. Высший подвиг — сама жизнь. Высшее, чего может достигнуть человек, это — героическая жизнь.

Автоматическая система не отказала. Оставшуюся без двигателя машину ты еще ранее повел на аэродром, к земле, и, планируя, отлично посадил ее, но то нервное напряжение, которое помогло тебе спасти самолет, отняло у тебя все силы и, как следствие потери сил, лишило тебя зрения.

Ты остался сидеть в кабине, сразу поняв, что случилось.

Друзья извлекли тебя из кабины.

Володя Ивашин спросил:

— Андрей, ну скажи хоть слово — что с тобой?.

Ты ответил:

— Я ничего не вижу.

— Но огонь тебя не коснулся. Пожарник сработал.

— Знаю.

Подбежал Лисняк. Он схватил твою руку, и ты чувствовал, как дрожат его пальцы. Ты поднял пальцы Лисняка к своим глазам, прижался к чужим пальцам, словно просил, чтобы они открыли твои глаза, но ни пальцы, ни ты сам ничего не могли сделать.

— На тебе нет ни единой царапины,— сказал Ивашин.

— Я ничего не вижу, Володя.

Ивашин закрыл глаза и представил себе, помимо своей воли, темноту, которая окружала тебя в те минуты.

Друзья повели тебя в сторону. Вас догнал полковой врач. Он сперва тоже ничего не понял, но непонимание продолжалось всего минуту.

— В госпиталь,— приказал врач.

Ты оказался в госпитале. Впервые за свою жизнь.

Утром следующего дня приехал командир полка.

Ты сидел в мягком кресле на огромной госпитальной веранде. Он сел в такое же кресло напротив тебя, положил большую руку на твое твердое колено, сказал:

— Вот как все обернулось.

— Вы о чем, товарищ подполковник?

— О тебе.

— Нет. У него так не получилось бы.

— У всех было бы так.— Командир полка хотел добавить: «испытатель», но тут же понял, какой болью это слово отзовется в твоей душе.

— Я понадеялся на себя. Самонадеянность это называется.

— Не преувеличивай. Выслушай меня. Внимательно. Я ночью говорил с командующим округом. Он помнит тебя. Он сказал, что ты еще вернешься к нам. Мы будем ждать.

— Спасибо,— только и сумел прошептать ты.

И тут ты вскочил.

— Витя! — крикнул ты.

Командир полка обернулся. За кленами, по дорожке к веранде шли врач и Стецко. Они разговаривали. Ты по голосу узнал своего друга.

— Витя! — еще раз крикнул ты, сделал шаг вперед, но наткнулся на кресло, в котором сидел командир полка.

На веранду вбежал Стецко. Он бросился к тебе, усадил тебя.

— Вот как все получилось,— встревоженным голосом сказал он.

— Ты о чем, Витя? — спокойно спросил ты.

— Об этом.

— Нет. У тебя так не получилось бы.

— У всех было бы так,

— Я… Ты вдруг по досказал, спросил: — Как твои дела? Она приехала?

— Да.

— Хорошо. Дочка? Похожа?

— Да, Андрей! Да! Но что ж теперь? — Стецко повернулся к врачу. Тот не ответил. Тут Стецко заметил командира полка. — Простите, товарищ командир.

— Виновата машина, — сказал командир полка, поднимаясь. Он положил руку на твое плечо, сжал его, отпустил и ушел.— Держись,— сказал он на прощание.

— Рассказывай.— потребовал ты.

— Что ж рассказывать? Мы вчера получили телеграмму. От Толи Лисняка. И помчались сюда.

— Как ты? Ну, рассказывай. Она сразу согласилась уехать?

— Нет. Не хотела. Но вчера пришла телеграмма, и вот тогда мы уехали. Я ей сказал, что это ты потребовал, чтоб я забрал ее. И она сказала, что с тобой спорить не будет. Андрей, знал бы ты…

— И ты?

— Что я?

— Опять с первой буквы. Давай лучше сосчитаем, сколько будет, если двести тридцать четыре умножить на четыреста тридцать два. А?

— Андрей, прости. Хорошо. Не буду. Только…

— Какие у нее глаза?

— У дочки? Темно-синие.

— Как у тебя. Верно.

Тебе самому показалось странным то, что ты подумал в эти минуты: никогда ранее ты не любил своих друзей сильнее, чем в зти дни твоего самого жестокого часа. Они были тебе нужны, а ты не решался им сказать, но, поверь мне, они и не ждали от тебя слов — они сами знали, что никогда ранее никто из них не любил своего друга сильнее, чем теперь, и этим другом для всех них был ты, только ты, Андрей…

Вошла мать, спросила:

— Андрей, включить радио?

— Зачем?

— Видишь ли, утром, в восемь часов, передавали очень интересное сообщение. Я думаю, что его повторят.

Андрей молчал.

— О рекорде Саши Яснова,— добавила мать.

Андрей повернул к матери лицо.

— Включи,— сказал он.

Мать прошла в гостиную и включила радиоприемник. Диктор уже читал выпуск последних новостей. После сообщения о победе строителей какой-то гидростанции диктор сказал:

— Мы уже сообщали о выдающемся, рекордном достижении советского летчика-испытателя Александра Яснова. Наш корреспондент встретился с покорителем высоты и записал на магнитофонную ленту свою беседу с ним. Включаем запись.

Андрей откинулся на спинку кресла.

После небольшой паузы из динамика вырвался рев реактивного двигателя. Кто-то кашлянул.

— Простите, Александр Артемьич, Центральное радиовещание уже передало сообщение о вашем рекордном полете. Не могли бы вы сказать несколько слов нашим радиослушателям?

— Спасибо,— ответил Яснов.— В принципе сказать можно. Но вообще говорить рано, поскольку инженеры и конструкторы еще не проверили машину. Ведь достижение предельной высоты не было единственной задачей полета.

— Как ваше самочувствие? — спросил корреспондент.

— Доктор остался доволен, а это самое главное.

— Приборы работали нормально?

— Об этом вам лучше расскажут инженеры. Во всяком случае, я их работой доволен.

— Не хотели бы вы сказать пару слов родным и близким?

— Спасибо. Обязательно. Четыре слова для Андрея Пестова. Андрей, мы ждем тебя!

Андрей сжал поручни кресла.

— Два слова для отца: скоро приеду. Остальным радиослушателям мне хочется пожелать счастливого дня.

— Сейчас уже конец рабочего дня,— заметил корреспондент.

— Тем более, пусть этот рабочий день счастливо завершится. Пусть будут новые победы.

— Спасибо, Александр Артемьич.

— Пожалуйста.

Опять заревел реактивный двигатель. Кто-то сказал:

— Сашок, тебя