Жизнь в солнечном луче - Борис Фомич Шурделин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он прислушался. Где-то далеко шумел реактивный двигатель какого-то самолета.
Пришла мать.
Когда они выходили с территории кладбища, шум двигателя стал много яснее. Самолет летал по кругу над городом.
— Что он делает? — опросил Андрей.
— Я не помню, как это называется, Андрей,— ответила мать.
— Выходит из штопора?
— Нет, нет!
— Боевой разворот? Петля Нестерова? Виражи? Правая бочка? Переворот через крыло? Почему ты не отвечаешь?
— Я вспоминаю.
— Левая бочка?
— Пожалуй, переворот через крыло.
— Переворот через крыло? — растерянно переспросил Андрей…
Толя Лисняк приехал в училище из Запорожья. Были у него удивительные глаза — темно-зеленые, но очень яркие, и именно они удивляли людей.
Сам он был небольшого роста, стройный, даже изящный, если можно сказать так о человеке большой физической силы,— с выпуклой грудью, с точеными сильными ногами. Вообще весь он был сильным, хотя именно это как раз и не было заметным.
Жил он без друзей, обособленно, словно боялся общения, но учился, как и большинство, хорошо.
Лисняк редко получал письма.
Где-то в Запорожье, в прекрасном рабочем городе, одном из редких, чисто рабочих городов, у него жили родители и братья.
Однажды командир эскадрильи в присутствии нескольких курсантов, и в их числе Андрея, сказал Лисняку:
— Вас вызывает начальник политотдела.
— Политотдела? — растерянно переспросил Лисняк.
— Вы испугались? — спросил командир эскадрильи.
— Нет,— опять растерянно ответил Толя,— не испугался.
Командир эскадрильи усмехнулся.
От Андрея не ускользнуло тревожное выражение, появившееся в глазах Лисняка: зеленые глаза стали туманными.
Андрей догнал его возле политотдела.
— Что-нибудь серьезное? — спросил Андрей.
— Серьезное,— ответил Лисняк.
— Знаешь?
— Знаю.
— Тайна?
— Может быть, и тайна.
— Что-нибудь из-за девушки?
— Нет,— решительно, но все-таки растерянно ответил Лисняк. — Я знаю, в чем дело. Но иначе я не мог.
— В чем дело?
Лисняк отвернулся от Андрея, прошел к двери политотдела. Андрей, однако, остался ждать. Появился Лисняк через сорок минут. Растерянность сменилась подавленностью.
Лисняк сел на стул возле окна. Андрей — на подоконник.
— В чем дело? — опять спросил Андрей.
— Все равно узнаешь. Будет комсомольское собрание. И всякое прочее.
Андрей вспомнил, как на первом курсе принимали Лисняка в комсомол. Кто-то его опросил:
— Почему раньше не вступал?
Лисняк встрепенулся, будто испугался, ответил:
— Я не думал об этом.
В зале зашумели. Кое-кто стал горячиться:
— Раз раньше не хотел, то и теперь не хочет!
— Значит, не нужен тебе комсомол!
Тогда вскочил Ивашин, крикнул:
— Стойте! Нужен тебе комсомол? Это мы нужны комсомолу! А потом — мало ли что бывает! Может, все это стоило мучений человеку! А мы, как вороны, налетели. Я предлагаю не давать ответа на вопрос. Председатель, прошу поставить мое предложение на голосование.
Тогда большинство пошло за Ивашиным.
Лисняк ушел, оставив Андрея одного у двери политотдела. Андрей немного подумал и отправился к Яснову, который в этот день дежурил на КПП.
— Как ты думаешь, есть хвост у Лисняка? — спросил Андрей.
— Есть,— ответил Яснов.
— Что?
— Не знаю. Но знаю, что у него что-то было. Иначе он так себя не вел бы. Согласись, что ведет он себя странно.
— Его вызывали в политотдел.
— И что?
— Будет комсомольское собрание. Он оказал.
— Ничего себе! Видно, что-то есть.
— Надо узнать.
— Не скажет.
— В том-то и дело. Что ты думаешь про него вообще?
— Где-то его крепко пришибли.
— Положим, так. Но парень он неплохой. Так?
Яснов согласился.
Собрание созвали вечером того же дня. Никто ничего не знал. Знали только одно: в повестке дня — персональное дело курсанта А. Лисняка, докладчик — начальник политотдела.
И начальник политотдела рассказал почти нелепый случай.
Оказалось: Толя Лисняк при поступлении в училище скрыл, что был осужден судом за участие в хулиганском побоище, что отработал около года в исправительно-трудовой колонии. Ни в одной анкете, ни в автобиографии, нигде он не указал об этом. И только теперь, в конце второго курса, запорожский военкомат сообщил командованию училища «самый важный» факт из жизни Лисняка. По тому, давнему делу было назначено новое слушание в суде, поскольку обнаружились новые, усугубляющие вину многих участников факты.
— Видимо,— сказал начальник политотдела,— и вашего Лисняка эти факты не сделают голубым и розовым. Так надо понимать.
Начальник политотдела говорил еще о высоком долге, о чести. Но Андрей был уверен: если б Лисняк не скрыл правду, его не приняли бы в училище. Никогда. Ни в коем случае.
Правильно ли он сделал? Если человек мечтал стать летчиком, шел к мечте, имел ли он право добиваться исполнения мечты всеми возможными способами?
Андрей усмехнулся. Его толкнул в бок Стецко.
— Ты чего? — спросил Стецко. — Недоволен?
— Да вот не могу понять, кто прав.
— Прав тот, у кого больше прав.
— Старо. И я сомневаюсь.
Андрей услышал слова начальника политотдела:
— Конечно, кое-что зависит от вас. Вопрос о его пребывании в училище зависит от нас. От вас — о его пребывании в комсомоле. Видимо, придется решить вопрос не в его пользу. Мало того, что Лисняк поступил нечестно, он не нашел в себе сил признаться. Приди он к нам, в политотдел, мы бы его наказали, но вопроса об исключении из училища не ставили бы.
Вот здесь в сознании Андрея что-то щелкнуло, закрутилось какое-то колесо, засверкали огни.
«Неправда, неправда! — кричал сам себе Андрей.— В любом случае вы исключили бы его из училища!»
Сам Лисняк рассказал то же, что говорили и до него. В конце он добавил:
— А что скрыл — так иначе я б не поступил в училище.
— Конечно,— сказал начальник политотдела.
— У нас не притон,— добавил комсорг училища.
— Понимаю,— ответил Лисняк.
Выступали курсанты. Андрею показалась противоестественной та жестокость, с которой они говорили о поступке Лисняка. Все они предлагали исключить парня из комсомола и из училища.
Стецко спросил Андрея:
— А ты что? Как ты?
— Никак,— ответил Андрей. — Не знаю. Но я не хочу этого.
— Скажи.
— А что я скажу? Не знаю, что можно сказать. Одно знаю: так нельзя,
