Предвестники табора - Евгений Москвин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возле окна послышались неясные движения — будто кто-то ступил на гравийную гряду, кое-где примыкавшую к фундаменту, а потом запутался в хмеле; а еще (но в этом я уже не был уверен), — короткий тычок в стекло, однако никакого предмета или руки я не различил.
— Мишка! — инстинктивно воскликнул я, подбежал, но по неосторожности задел изрешеченную банку «Nescafe» на подоконнике; она тотчас свалилась вниз, и на пару секунд ржавый, обиженный звон отвлек мое внимание.
Когда я высунулся в форточку, никого уже не увидел, хотя мне показалось, что сочная стена хмеля, пронзенная кое-где сухими и ломкими прошлогодними ветками («как седые волосы» — пришло мне в голову), — взъерошена немного сильнее обычного. Между тем, тропинка, огибавшая дом и колодец, была пуста. Теперь слышалось только жужжание насоса в колодце.
Нехитро было бы спрятаться в таком сложном растении… если бы Мишка уменьшился до размера насекомого, конечно.
Мишка — уменьшился в размерах? То есть как это?
Я сморгнул пару раз.
— Миш! — позвал я снова.
Никакого ответа не последовало.
— Я тебе сказала, не ищи его! Не занимайся ерундой, — настойчиво повторила мать.
— Отстань от меня.
— Что?
— Я сказал: от-вя-жись! — повторил я по слогам, с досадой и даже презрением.
Взял книжку и вышел на крыльцо.
По проезду на скорости 140 км/ч пронесся черный «Ауди», на долю секунды прочертя в воздухе задними фарами пару солнечных каракуль.
Лукаев уехал. И жену свою, конечно, прихватил. (Рассказывали, что как-то раз он заявил: «Я люблю быструю езду — это правда. Страх? Какой? Откуда? — так, словно он никогда и не опасался умереть. — А вот моей жене и правда лишний вред здоровью, стресс, так что какое там сбавить — я скорее уж буду раза в полтора больше выжимать… хэ»).
IVНадо сказать, когда мать задевала меня за живое, я начинал проклинать ее про себя до такой степени, что сосредоточиться на чем-то другом был уже просто не в состоянии. Она ведь старалась ограничить мою свободу, а я этого терпеть нет мог. Но в результате, конечно, зря тратил энергию, а заодно сам еще себя загонял — в дополнительные рамки, — в мыслях.
За следующий час я не прочитал ни строчки (ну или, может быть, одну-две) — все сидел под деревом, смотрел на книгу, и то и дело во мне вскипала ярость, и в ушах звенело от материных слов: «Ну и нечего расстраиваться… новую построите, если так уж надо будет… ну и нечего расстраиваться… новый напишешь, если так уж приспичит… нечего расстраиваться… нечего… расстраиваться».
«Когда же это кончится?.. Все — надо писать новый детективный рассказ, — решил я, в конце концов, — …но у меня ведь нет сюжета. Вот черт!»
Да, что правда, то правда, — сюжета не было, но, так или иначе, это были полезные мысли: позже, когда сюжет «подослали» обстоятельства, я уже пребывал во всеоружии. И обстоятельства будут такой силы, что я даже примусь не за рассказ, но за роман.
Я сходил в дом, принес Мишкины экю и, положив купюры в развернутую книгу, до самого обеда занимался тем, что любовался на них… …………………………………………………………………………………
…………………………………………………………………………………………
Мишка объявился после обеда, когда я, и правда уже забеспокоившись, отправился к Ольке, — хотел заручиться ее поддержкой в поисках. И вдруг обнаружил, что она играет в карты возле своего домика — не с Мишкой, но с Сержем, Пашкой и Димкой. Ничего особенного — они часто так сидели, но все же от меня не ускользнуло, что они будто бы еще что-то пережидают, или даже вернее будет сказать: «стараются убить время».
Прежде чем, постучавшись в калитку, объявить о своем присутствии, я расслышал обрывки разговора — они обсуждали ограбления. (При этом Димка в разговоре не участвовал: восторженное выражение на его лице достигало попросту безмерной степени, если он садился за карты, и никакая, даже самая любопытная и животрепещущая тема, не способна была уже отвлечь его; играли они в «дурака», и он был только и занят тем, чтобы не остаться).
— Мне моя бабка знаешь, чего рассказала? — говорил Серж, — она ж у меня все знает — ха!.. И с нее бывает толк, оказывается. Так вот, ты в курсе, да, что Перфильев приходил на наш проезд и в сером доме смотрел?
— Ну слышала, конечно, и что? Он грабителей там искал? — спросила Олька.
— Не грабителей, а наводчиков. Слышала о наводчиках?
— Ну слышала.
— А знаешь, кто, оказывается, выяснил, что у этих грабителей есть еще и наводчики?
— Нет. И кто же? Перфильев?
— Его жена.
— Жена?
— Точно, жена, — сквозь решетку деревянной калитки я видел, как Серж с хитрющим видом выставил вперед указательный палец.
— А она-то как об этом узнала?
— Очень просто, — и Серж вкратце рассказал Ольке, как жена Лукаева увидела возле дома на третьем проезде («на этом же проезде, как ты помнишь, молоканка живет»), — какого-то паренька, он все ошивался, высматривал, а ей сказал, что друга своего ждет.
— И ты говоришь, жена сторожа пошла спросить у молоканки, кто живет в том доме? — сказала Олька, когда Серж закончил.
— Точно. Оказалось, какой-то сумасшедший старик. Никакого детского населения. Так что вот откуда ниточка о наводчиках.
— От жены сторожа!
— Да. И от молоканки.
— Это твоей бабушке сам Перфильев рассказал?
— Нет. Перфильев рассказал Лукаеву, а он уже — моей бабке. Терпеть не могу, когда она начинает всякую ерунду пороть, но на сей раз она правду говорила — это я понял. Кстати, Лукаев уже уехал. Ты знаешь?
— Ну конечно знаю!
— Сломал «верхотуру» и уехал, — раздумчиво проговорил Серж и причмокнул губами.
— Так почему он все же это сделал? — осведомился Пашка.
— Ты о «верхотуре»?.. Чтобы отомстить за то, что Макс кинул по дому. Лукаев действительно чокнутый! — Серж повернулся к Ольке, — а ты была права, что он не отступит.
— Когда я такое говорила?
— Вчера.
— Вчера я сказала Максу и Мишке: «теперь будете расхлебывать самостоятельно».
— Ну.
— Вот именно: это, а не то, что ты сказал.
Тут я постучал.
— О, вот-те раз, кто к нам пожаловал! — фыркнул Пашка.
— Ты в карты будешь? — осведомился Серж.
— Я Мишку ищу, вы не видели его? Он уже как полдня пропал — нигде нет.
— Пропал? Ха-ха, ну ты скажешь тоже! Он в доме, — Серж кивнул на занавеску в дверном проеме.
— А почему вы тогда здесь?
— Потому что он просил его не отвлекать — он занят разработкой государства, — сказала Олька.
— Скоро он позовет нас и сделает важное сообщение, — присовокупил Серж.
— Садись, подключайся! — Димка.
— Сначала доиграем кон! — его брат.
— Оль, кто там пришел? Макс? — послышался знакомый голос. Я облегченно вздохнул: это был голос успокоившегося, но очень сильно занятого человека, — так бы я охарактеризовал.
— Да, точно, он.
Занавеска отдернулась, показалась Мишкина шевелюра. Он посмотрел на меня и молча кивнул — так кивают человеку, который нанес обиду, но потом извинился; инцидент исчерпан, но все же не до конца: взаимоотношения вернулись не на прежний уровень, а на ступеньку ниже. Меня это, тем не менее, удовлетворило.
Мишка снова исчез.
— Ты долго еще? — спросила Олька.
— Нет… не знаю.
VКак только Мишка позвал нас, мы мигом побросали карты (даже Димка по этому поводу не выказал возмущения: он проиграл два последних кона, а в текущем набрал столько карт, что еще чуть — и пришлось бы удерживать их зубами), вошли в дом и расселись кто куда.
— Итак, я говорил вам, что собираюсь сделать десятиминутное объявление, но я столько здесь уже написал… — всю последующую дискуссию Мишка в основном простоял, облокотившись на стол, почти не меняя позы; и чаще всего говорил серьезно, спокойно и даже торжественно. Мишка кивнул на тонкую зеленую тетрадь, которую сжимал в руке, в клетку; похоже, он и правда успел исписать ее почти всю, — …в общем, думаю, это будет несколько дольше. Так что лучше устроить обсуждение. По всем вопросам.
— То есть…
— То есть, Серж, вы вполне можете прерывать меня. Но только не навалом. Тема важная как никогда. Я говорил уже вчера — это слышали Макс и Оля — что эта идея: создать в нашем поселке суверенное государство очень и очень любопытна. И что она не оставляет меня — так было вчера. Сегодня, однако, я смело могу утверждать, что она требует скорейшего воплощения. Вы, разумеется, свяжете это с теми неприятными событиями, которые произошли сегодня утром, и будете отчасти правы. Видно, и впрямь нужно было мне сильное побуждение — чтобы я начал действовать. Да, я покривлю душой, если скажу, что разрушение «верхотуры» Юрием Лукаевым не имеет никакого отношения к тому, что я принялся писать теорию государства, — Мишка так и сказал «Юрием Лукаевым» — это я отчетливо помню, — к тому, что я хочу воплотить ее в жизнь. Но гораздо важнее то, что предвосхищало эту теорию, а именно, процесс рисования экю. Во-первых, потому что это символ объединения, и мы будем стремиться к тому, чтобы государственный режим, зародившись в нашем поселке, распространился позже по всему миру…