Предвестники табора - Евгений Москвин

Я молчал. Олька повернулась к Мишке.

— И ты это допустил?

— Я говорил ему, что не надо этого делать. Отговаривал. Он не послушал.

— Ах вот оно что — не послушал! Несильно ты его, видно, отговаривал.

— Не обижайся.

— Да мне что! Расхлебывать-то вам теперь!..

Такой Олькин ответ Мишку, разумеется, не удовлетворил, но разговор он замял — до поры до времени, — а именно, до того момента, как мы стали расходиться.

Тогда он нагнал Ольку возле самой калитки и принялся что-то доказывать, стремительно, ожесточенно. Его тень под светом фонаря слилась с тенью Олькиного домика, и только черный круг головы выглядывал из прямоугольной трубы на крыше. Слов я не мог разобрать — это походило на разговор за стеной в соседней комнате, но было ясно, что речь шла обо мне: Мишка то и дело размахивал руками и тыкал указательными пальцами в мою сторону; а «человек, застрявший в дымоходе» нелепо вращал головой — словно старался высвободиться…

Снова и снова я вглядывался в эту «сочлененную» тень, и у меня перехватывало дыхание.

— Макс! — услышал я Мишкин оклик, но если бы тень моего брата в этот же момент не отделилась от тени дома, я, скорее всего, никак бы не отреагировал.

— Что? — машинально произнес я, стараясь согнать с себя прострацию; параллельно с моим голосом скрипнула калитка. Где-то?

— Идем домой, — он вскочил на «Орленок».

— Она ушла?.. Что ты говорил ей? Про меня.

— Я все утряс, не волнуйся.

— Ты во всем обвинил меня, да?

— Дурак! Наоборот, я защищал тебя… О Боже, Макс, обещай, что ты больше никогда так не сделаешь!

— Ты имеешь в виду…

— Догадайся, что я имею в виду, — сказал Мишка запальчиво, но все же не грубо — конечно, понял, что «с меня уже хватит», — охота тебе было кидать по этому чертову дому. А сколько еще будем расплачиваться за это — неизвестно.

Его правда; я кусал губы, будто бы стараясь что-то обдумать, но обдумать ничего не мог, — просто у меня кружилась голова; я с трудом удерживался на велосипеде.

— Шахматы, — вырвалось у меня вдруг.

— Чего?

— Мишка, мы будем играть сегодня в шахматы?

— Я… не знаю… у тебя еще осталось желание?

— Да.

— Ты хоть слышал, о чем я говорил?

— Давай поиграем в шахматы, — промямлил я все равно, — обещай мне.

Я чувствовал, что он согласится, раз после всего случившегося сохранил этот более-менее благодушный тон.

У меня начало отлегать — после всего, что увидел я.

Эпизод 5

ШАХМАТЫ

ГОСУДАРСТВО

УНЫЛЫЕ ВОДЫ

(Рассказывает Максим Кириллов)

Можно сказать, посредством осуществления этой затеи — «игорного дома», — я намеревался вычеркнуть из памяти злоключения, произошедшие со мной этим вечером, выбившие меня из колеи; впервые за все восемь лет моей жизни я чувствовал, что устал, как собака, но и это меня не остановило в претворении замысла, ибо, — еще одна правда, — я не смог бы заснуть, не подняв прежде своего настроения.

Мишка выглядел гораздо свежее меня.

И хотя, как и предполагалось, играть мы стали действительно в шахматы, нам-то, конечно, гораздо важнее было то, что мать разрешила нам сидеть до середины ночи.

(На самом-то деле, ее можно было на многое уломать, если начать говорить ее языком: «Разреши нам сейчас, пока лето, а? Потом-то ничего этого уже не будет, сама говорила»).

Я приметил странную перемену, произошедшую в Мишке с того момента, как мы вернулись домой, — он вдруг обрел какое-то особое расположение духа, — для меня, пожалуй, что выгодное (может быть, как раз таки этим он старался развеять мое очевидно дурное настроение): если раньше он делал все так, что я шел у него на поводу, то теперь он, напротив, старался потакать моим прихотям (я говорю, «я шел на поводу», а не «мне приходилось идти», ибо, еще раз повторяю, это мне вполне себе нравилось… и все же куда приятнее были свои собственные идеи).

Итак, заранее договорившись не вспоминать более о неприятном инциденте, — правда, Мишка прежде сумел все же достучаться до обещания (с моей стороны), что я больше «не буду кидать камнями не по каким крышам», и только после этого я услышал от него слово «Забыли!», — мы играли в шахматы, которые мой дед привез еще с войны (он же меня и научил играть). Выглядели они и впрямь древними, но не в том смысле, что фигуры были со всякими завитушками, на старинный манер, или с облупившимся лаком, — нет, ничего подобного — думаю, дело было в особом пряном запахе, который исходил из деревянной коробки, где хранились фигуры, и в том, что в наборе не хватало двух-трех фигур, — пришлось восполнить утрату, взяв из другого набора; поле находилось прямо на крышке коробки, и не расчерченное, а из темно- и светло-коричневых квадратных плиточек; и еще была одна деталь, которая меня всегда удивляла: сама коробка имела не квадратную, но прямоугольную форму, и та ее часть, которая не была занята полем, представляла собою обособленный цветом отсек, — сплошь черный, и лишь один его угол был зачем-то помечен четвертинкой окружности — вроде, как помечают краской угол футбольной площадки.

Словом, многое в этой доске казалось таинственным, непонятным, — но более всего странным было то, как мы с братом играли в тот день в шахматы, — мы же были с ним отпетыми выдумщиками, так что и здесь не обошлось без очередного изобретения: мы с Мишкой договорились играть «умеренно», и особо не забирая фигуры, — а лучше пытаться теснить друг друга «всем полным арсеналом, всем весом».

— Так партия будет длиться гораздо дольше — как у настоящих шахматистов, профессиональных, — изрек я, затем встал и повернул засаленную лампочку, висевшую довольно низко над полом; вспыхнул свет.

— Ну почему же «как»? Мы с тобой и есть профессионалы: играем за звание чемпиона мира, за раздел мира — я бы так даже сказал.

— Но ты же проиграешь! — удивленно воскликнул я; Мишка и правда плохо играл в шахматы.

— Пускай! — быстро отмахнувшись, он придвинул свою черную пешку поближе к моей, на одну клетку.

— Чубуки вы! Один чубук и другой — тоже чубук, — изрек мой дед спустя час, когда, выйдя на крыльцо, обнаружил, что мы все так и играем первую партию и не съедено ни одной фигуры; я, впрочем, так уже притеснил Мишку к бортам, что мое преимущество — территориальное — было видно невооруженным глазом, — какой толк от такой игры, скажите на милость!

Качая головой, дед спустился на улицу, в темноту, но и оттуда еще долго было слышно, как он хмыкал и удивлялся нашей игре, покуда снимал с веревок высохшее белье, — правда, мне не удавалось разобрать слов — стоял оглушительный стрекот цикад.

— Папа подтвердил, что возьмет нас в лес, — сказал Мишка.

— Отлично! Здорово!

— Ну вот. Я же говорил тебе, что все сделал правильно.

— А как насчет Поляны чудес? Ты спросил у него? Отведет он нас туда?

— Нет, об этом я пока еще не спрашивал. Но я попытаюсь уломать его.

— Мы идем завтра?

— Нет. Но очень скоро. Возможно, послезавтра.

— Ты хоть знаешь, где находится эта Поляна? — спросил я.

— Приблизительно. В любом случае, папа подскажет нам верный путь, — Мишка двинул офицера — назад, — рассказать тебе еще про Поляну чудес?

— Давай. Ты редко про нее рассказываешь. Это правда, что добраться до нее удавалось единицам, но и те, будучи опытными следопытами, никогда не могли запомнить к ней дороги?

— Да. Прежде всего, потому, что они натыкались на нее чисто случайно.

— Ну а неужели они не могли выверить дороги после? Это правда, что они запоминали ее — на обратном пути — но позже поразительным образом так же и забывали?

— Кто тебе сказал?

— Серж.

— Ха… — Мишка ухмыльнулся.

— Что такое?

— Нет, он не все знает. Далеко не все. Дело в том, что те, кто находил Поляну чудес, они видели там нечто — и это приводило их в такой испуг (я говорю именно испуг, а не ужас, — обрати внимание, — потому что они все-таки не чудищ там видели), — короче, им уже было просто не до того, чтобы точно запоминать дорогу.

— Они видели исчезающую землю — это ты имеешь в виду?

— Нет… то есть и да, и нет: исчезающую землю они тоже, конечно, видели, но я о другом говорил — там еще кое-что было.

— Что?

— Люди.

— Люди? — я почувствовал, как меня атакует прилив интереса.

— Да-да, люди… причем, понимаешь… — Мишка сомкнул пальцы рук, — люди очень странные. Странные в одежде… да, в одежде, прежде всего… в том, что они делали, не было бы, пожалуй, ничего странного, если бы они только совершали все эти действия по отдельности. Но они совершали их вместе, так что это выглядело очень необычно; более того, мистически. Отсюда, соответственно, и испуг, и желание побыстрее смыться — у того, кому случалось наблюдать их со стороны.