Лицо другого человека. Из дневников и переписки - Г. Цурикова

Как жаль, что мы знакомы лишь с мировоззрением здоровых и поправляющихся людей. Каково мировоззрение умирающих, – вот что было бы чрезвычайно дорого знать. И кто же может сказать, чье мировоззрение правильнее?

Мы и себя знаем очень мало; и себя мы знаем лишь в символах, более или менее удобных для того, чтобы справиться с собою в момент, когда то потребуется. Познания о себе у нас чисто практические.

Если бы мне задали создать представление черта, то я представил бы его злым и глупым идолопоклонником.

Абсолютную истину и тропу к ней я знаю в науке; но слышны голоса, что лучше не сидеть за трудно достижимым научным журавлем, а с практическою синицею – условно истинного (т. е. такого, которого мы не можем научно оправдать) в руках, обратиться к общественной деятельности (в узком смысле). Но для ученого, для служителя безусловной истины лучше дойти до полного самоотрицания на своем поприще, чем изменить своему знамени и пойти учить, притворяясь, что все известно.

Я был бы счастлив заглянуть сейчас в доброе и мыслящее лицо Ивана Петровича Долбни, заглянуть в бумагу, на которую он, вероятно, сейчас смотрит и на которой делает выкладки. Я был бы без меры счастлив видеть милое личико Миши Брылкина… только не теперешнего Миши Брылкина, а того, что был пять лет назад; то личико, которое я видел в Корпусной церкви ‹…› во время правил к причащению в VII классе. Вот того Миши! Зачем, зачем сделано все так, что тот Брылкин, который теперь утверждает, что это он именно тот, который был тогда около меня (да он, пожалуй, и позабыл об этом мелком факте) так отчаянно непохож на него? Зачем любящие, дорогие, сквозь многолетние страдания и несправедливый поток судьбы с любовью смотрящие на меня глаза моей тетеньки – теперь навек закрылись и все равно не взглянут на меня, хотя бы я разрыл эту землю, разбил эти камни, которые их скрывают от меня? Зачем все это прошло? Да зачем же, в таком случае, все это было?.. Зачем так мучить воспоминанием? ‹…› Зачем я сейчас существую? Зачем я понадобился?.. Слава Богу за то, что было? Но зачем это все прошло, а я существую?.. Этого не отвечает мне никто вокруг меня, ни это удивительное крошечное животное, что ползает по моей книге, ни бесконечно малые волоски на его спинке, ни застывший лес, мертвенно-сурово смотрящий в окно, ничто в природе, хотя бы я заключил всю эту картину в изящнейшую систему интегралов…

Тот же самый комплекс впечатлений, к которому я применился и который связался в моем сознании с детства, в котором я испытал лучшие дни моей жизни с моей тетей, – удивительно безучастно, нисколько не изменив своего вида, мелькнул в моих глазах, когда я шел сказать, что тетя кончается. Вот откуда мы заключаем, что Мир, «Природа» безучастна к нам. Но ведь сам этот мир, «Природа» – есть лишь мое создание…

Когда физиология трактует о жизни, о характерных признаках жизни, как об обмене веществ ‹…› то ее выводы отсюда нисколько не трогают вопроса о жизни – непосредственного сознания и философии. Жизнь, интересующая непосредственное сознание и философию, – жизнь человека остается здесь вне сферы зрения, мысль попадает мимо нее, и то, что в гробу продолжает быть характерным с биологической точки зрения признаком дорогого мне человека – белковина, которой нет в соседней земле; равно, – что в нем продолжается «жизнь» в этих «низших организмах» – червях, без сомнения, ничего не говорит мне о жизни дорогого мне человека. Определение жизни, – которое надо черпать из опыта, если мы хотим войти в существо, в положение возбуждаемых ею вопросов, – определение жизни основывается на ценности ее, но ценности этого понятия для обозначения действительности.

«Природа» есть не представление, а понятие, – вот вывод моего сочинения, и надо уметь воспользоваться всеми следствиями этого. Первое формальное практическое следствие отсюда то, что понятием «природа» и пользоваться надо, как понятием.

До чего надо засохнуть, чтобы удовлетвориться «биологическим» толкованием жизни? Ответ возможен, что надо лишь просто и сурово глядеть на природу, эту простую и суровую действительность. Однако наша суровость разбивается о тот факт, что в эту действительность входят дорогие нам создания и приходится, скинув роль сурового наблюдателя, броситься ногтями расчищать эту проклятую «природу», налагающую свою лапу всюду, где «сели» люди, а не она.

Сестры Н. совершенно не воспитаны, и приходится удивляться, как из семьи их матери могли выйти подобные люди. Врожденная мелкая фальшивость, не сдерживаемая общими взглядами, которых у них нет. В «обществе» их место между дамами «полусвета» и там они очень типичны со своею бесшабашною, безыдейною веселостью, общей мелочностью, отсутствием убеждений и стремлением к аристократизму. Как женщины, они рождены, чтобы быть содержанками. Из этого всего явствует их умственная ограниченность, сквозящая сквозь внешнюю мишуру всевозможных отрывков знаний и приверженности модным предложениям.

28 октября

«Отрицать» и «утверждать»… Кому это нужно?.. Не наше дело утверждать и отрицать, что что-то есть или чего-то нет; наше дело маленькое: ясность и простота последовательной мысли.

Надо иметь великое, детское спокойствие, девственное спокойствие духа, чтобы так переживать Природу, как Лев Николаевич Толстой. Читая его несравненные страницы, вспоминаешь о далеко минувшем, когда и ты жил так близко с природой, с травой, с лесом, с водой, и грустно становится, что волнения жизни так отдалили тебя от этого родства с великой матерью. Но я думаю, что такое спокойствие духа, открывающее спокойствие и мир жизни природы, совершенно необходимо философу.

Тогда говорили: «дух Отца вашего будет говорить в вас». Теперь говорят: «природа будет говорить в вас», факт тот, что научная культура пока лишь побудила выветрить, вылущить идеал превозмогающей, содержащей нас Силы, Судьбы. Однако очень важно заметить и то, что существо чувства при этих словах осталось то же, выражаем ли мы веру в Отца или верующую надежду на «природу». Религиозное чувство, как чувство, глубже, первоначальнее представления.

В чем задача этической жизни? В чем задача научного духа в области нравственности? Ведь очевидно то, что хорошо, и то, что дурно, дано, – как факт, – до всякой науки, и дело науки, без сомнения, не в том, чтобы показать, правда ли, что хорошо то, что мы считаем таким, или оно в сущности дурно. Дело науки тут, как везде, – в описании.

Истина, – а это понятие прежде всего нравственного порядка, – открывающаяся человеку до всякой науки и, зачастую, не внушаемая и многими годами научной работы, – в кротости. Мы знаем по опыту, что эта простая истина вполне ясна и «в руках» для мальчика-подростка и для мужика, и совершенно закрыта для студента и «интеллигента».

«Чем вы теперь занимаетесь?» – спросили бы меня товарищи по мысли. «Занимаюсь, вникаю в философию этих самонадеянных людей естественной науки», – ответил бы я.

Я теперь вспоминаю, заглядывая уже как в другой мир – в мир стремлений бить постоянно лучше, стремления «спасти душу», – чем я жил десять-восемь лет тому назад. Так-то и современное общество заглядывает в эпоху преподобных подвижников, как в другой мир, завлекательный своею тишиной и могуществом, но непонятный, забытый в корне – в современном положении вещей. Теперь на вопрос совести: «Для чего жизнь?» – само существо современного порядка вещей говорит: «Жизнь для жизни…» И эта-то монотонная, скучная, тягостная и бессмысленная в глубочайшем своем смысле – «проволочка», «разгулка» времени, «жизнь для жизни» слепо и всесторонне охватила нас. Проклятие ей, этой мерзкой «жизни для жизни»!

Дураки думают, что они становятся лучше под действием какого-то таинственного демиурга – «Прогресса», впрочем, палец о палец не ударяя, не вынимая сигары лишний раз изо рта, – чтобы стать лучше. И они смотрят как на «старое и отжившее» препровождение времени – на «подвиги» людей, понимавших, что чтобы стать лучше, надо становиться лучше. Но как назвать вашу жизнь с вашими слепыми размышлениями, с вашими проволочками времени в кровати, в театре – везде, где только можно, с вашими бифштексами и цыплятами, кокотками, любовницами, оголениями и картами, – если не нравственно мертвым, нравственно тупым, нравственно атрофированным прозябанием, почением на подножном корму?.. Нет же, не обманывайтесь, – вы не становитесь нравственно лучше с вашего разгульного времени, со временем вы, напротив, замираете более и более и кончина вам смерть… Вы ближе к кладбищу, чем кто-нибудь, чем когда-нибудь, чем могильщики в чумной год…