Лицо другого человека. Из дневников и переписки - Г. Цурикова

10 августа

Что не необходимо, то не нужно – вот принцип, сознанный мною во всем значении еще в 7 кл. Корпуса. Это не тавтология, как думал Долбня, ибо «необходимое» для человека несравненно уже «нужного» ежедневно людям; то и другое умел различать Дюсен. Но это общий принцип аскетики: «прекрасно оставаться в пределах потребности и стараться всеми силами не преступать оных… ибо тому, что сверх потребности, нет предела» (Нил Синайский. Добротолюбие. II, 233).

Современному сознанию ничего не говорит противоположение неба земле: мы не видим, не усматриваем, почему бы преимущественное место жизни Божией на небе, а не на земле. Но не трудно понять, что для древних противоположение неба – земле было аналогично противоположению духа – телу: мы ведь теперь только научились понимать небо, как землю, – как тело; тогда же тело была земля, а воздух, в своей видимой противоположности ее инертности, был достаточной картиной духа, «который дышет, где хочет»…

Человек! В твоем прощении твоих ближних никто не нуждается, кроме тебя самого.

Что влечет тебя в церковь, что привлекает тебя в ней? То, что это единственное место, где наверное говорят, что моя тетя ЖИВА; единственное место, где тетя моя явно жива, – куда не входят, если тетя не жива. «В Церковь входи, как на небо, – и в ней не говори и не помышляй ни о чем земном» (Нил Синайский. Добротолюбие. II, 272).

Идеалом человеческой действительности выставляется покой. Для более сложных явлений приходится брать «покой системы», расширяя систему далеко за границей понятия «неделимого». Этот идеал покоя системы в идее равновесия и сохранения энергии. Но каким образом применить этот идеал для истолкования этических понятий? Основное этическое понятие «обязанности», в противоположности юридическому понятию «права», предполагает игнорирование идеала личного довольства и покоя пред лицом того, что «надобно» и требуется. Ведь существенный интерес этики не в том, как можно хорошо схематизировать этические понятия под тем или иным идеалом, но в том, почему то или другое нужно и требуется: это насущный вопрос, с которым мы входим в этику как науку. Не искусственно ли поэтому будет строить на идеале покоя тот образ понятий, по которому «починается ущербом покой» и указывается спешить делать что-либо такое, что имеет быть потребовано от нас» (преп. Нил Синайский. Добротолюбие. II, 280).

Если для схематизации этических понятий, для «системы этики» расширяют идеал покоя неделимого в идеале покоя системы, предполагая понятие системы далеко более широким понятием неделимого, то рискуют впасть в простое petitio principii: как наглядный идеал покоя неделимо может расширяться в таинственном идеале покоя системы: семьи, государства, церкви и т. п.? Это и есть главный вопрос этики. Для этики достаточно им кончить, но не начинать с него. Между тем, именно в такое petitio principii впадает наука, начиная системы этики с единственной аксиомы – аксиомы эгоизма.

26 августа

Как понимать психологически настроение отцов, когда они приписывали свое нравственное делание не себе, а Богу? Может быть, ключ к пониманию этого в следующих словах преп. Нила Синайского: «От благодати приявши силу на подвижнические труды да блюдутся от мысли, что имеют ее сами от себя естественно. Виновник всего доброго в нас есть Давший слово о заповедях…» (Добротолюбие. II, 287); «Давший слово о заповедях», – т. е. определивший в мире обязанности, положивший нравственный закон. Он виновник нравственного преступления в мире, как великий геометр – виновник всех следствий, какие люди сделали для своей жизни из его отвлеченных открытий, указать нравственную цель человека, открыть пред его глазами сумрак грядущего, указать ему, что же он должен делать в этом тумане возможностей, – это значит дать человеку идею-силу и в этой идее-силе, осуществляющейся в человеке, виновен Давший.

(Когда дописывал эти строки, получено письмо от тетки Л. М. Цыловой, что, по словам университетского секретаря, меня не примут в университет, как не исполучившего классического образования.)

27 августа

О «естественном» и «сверхъестественном». Отрицательно к жизни настроенные люди видят «естественное» в том, что зло и худо в мире; все остальное – исключение из общих правил, немирящихся с «естественным» ходом вещей, «сверхъестественное». Так думали исступленные ригористы, средневековые аскеты, женоненавистники, монахи, разбивавшие древние сокровища Александрии и т. п. Так же точно, лишь в более последовательной и законченной форме, думает о «естественном» и «сверхъестественном» Шопенгауэр. Эгоизм, по нему, нечто само по себе ясное, «естественное»; напротив, любовь, сострадание, сочувствие – нечто непостижимое в мире, «сверхъестественное». Владимир Соловьев утверждает, напротив, что любовь и единение в мире сами по себе понятны, начиная с любви матери к ребенку – частице собственного существа; а это ненависть, злоба и эгоизм именно таинственны, непонятны, не «естественны».

Так же мыслили истинные аскеты, подвижники, и мысль Соловьева принадлежит, несомненно, миросозерцанию древних отцов. «Естественное», сообразное существу обыденной действительности – это наше состояние в раю и по искуплении. «Неестественное» и извращенное – состояние греха и эгоизма. Здесь возможно свободное от нетерпимости и ригоризма, ясное, светлое и здоровое миросозерцание, побуждающее не отрицать, а развивать существующие определения жизни, способности и силы, единственное миросозерцание здоровых умов всех времен, служащее настоящим фундаментом науки и культуры вообще.

1 сентября приехал опять в Петербург. Об университете ничего еще не известно. Да даст Господь потерпеть Имени Его ради.

Прекрасная, талантливая книжка В. Вересаева «Очерки и рассказы» (СПБ., 1899) сильно рисует содержание современной души, после юношеского подъема идеалов оказывающейся выброшенной на «мертвую дорогу», к которой, может быть, и приложим старинный, юношеский стих: «Работы в жизни много, работы честной и святой», но где не видно, как приняться за эту работу, идти дороги, и жизнь кончается или в бессильном упорстве пред темной силой, как у доктора Чекалова, и это – лучшее, или за бутылкой пива, как у «товарищей».

3 сентября

Повсюду в религиозной деятельности диких народов заметно стремление приобрести власть над судьбой, так что тут два рода духов: те, которые должны быть закляты (злые духи) и те, которыми эти первые заклинаются (благодетельные духи). Возможно развитие в ту и другую сторону, и это стоит исследовать. Кажется несомненным, что в христианстве мы имеем ведь развитие идей второго рода: превозмогает и «больше всех» Бог любви, всемирное Добро. Вера в то, что Добро превозмогает, дает человеку власть над Судьбой, так что наконец Судьба и Добро совпадают в его мысли («Судьба Пушкина» у Вл. Соловьева).

3 сентября

N – женщина в высшей степени добрая по природе, но ограниченная и «живет печенью», как сказал бы о ней Аристотель. Случайные обстоятельства жизни дали ей веру в свою авторитетность и отсюда ее самоуверенность в некоторых суждениях и действиях: есть вещи, в которых нет таких аргументов, которые были бы способны поколебать ее понимание. Личная ограниченность сделала ее очень сильно поддающейся внешним влияниям: отсюда ее душевное содержание полно противоречий, которых она, впрочем, не замечает. Более ранние влияния оставили в ней более устойчивые следы и это определяет ее отношение к влияниям и мыслям, которые она встречает впоследствии. Выдающеся добрая, редко восприимчивая и особенно привязчивая, она имела все шансы быть прекрасной женой человека, которого сумела любить и уважать. Но предоставленная самой себе, самостоятельной жизни, с одною своею сильною пассивною способностью привязываться к обстановке, она, естественно, не может разумно строить, созидать свою жизнь и жизнь других, вверенных судьбой ее попечению…

Первобытный человек думает, что получает власть над своим собратом, имея в руках его одежду, остатки пищи, отбросы, зубы, волосы, зная, наконец, его имя. Это переносилось потом и на покойников. Так значительна казалась связь человека с тем, что с ним имело такую или иную связь. Следовательно, – так широка оказалась «личность» его. В высшей степени интересно различить и подчеркнуть в нашем современном мышлении элементы такого расширения личности: во всяком случае, до сих пор есть вера в тесную связь «личности» с ее именем. Но в своем конкретном значении не есть ли бессмертие личности – в сущности бессмертие имени в наших глазах?