Божьи садовники - Григорий Евгеньевич Ананьин

Эту фразу Айни сочинил заранее, еще в своем мире, когда поджидал чернокрылых братьев у высокого металлического креста, и она казалась ему очень красивой. Однако старик даже не повел своей седой бровью, услыхав такую речь, и не посмотрел на мальчика. Айни, раздраженный, что его трудов не оценили, решил, что всякие невежи не заслуживает того, чтобы с ним рассуждать, и лучше все-таки найти кого-то поприветливей и помладше. Поэтому он резко и прямо спросил:

– У тебя дети или внуки есть? – Обращаться на «ты» к незнакомому человеку, да еще намного старше себя, было, наверное, не очень-то вежливо, но Айни, если сердился, иногда забывал о подобных вещах.

Старик покачал головою:

– Слава Богу, нет.

– Почему вы так говорите? – спросил Тодик. – Ваши дети обидели вас? – Он представил, как это могло быть, и у него засосало под ложечкой. – А теперь они умерли, и им даже не попросить прощения?

– Они не умирали, – тихо возразил старик, – ибо вовсе не рождались и удостоились высшего блага – не существовать. Мне самому в этом благе было отказано, поскольку Всевышний не иссушил семя в чреслах моего отца и не просветил его ум словами о великой асимметрии…

– По-моему, он бредит, – произнес Морти. – Что еще за асимметрия такая?

– Страдания – это плохо. Удовольствия – это хорошо. Когда страданий нет – тоже хорошо, хоть бы никто этого и не ощутил. Когда удовольствий нет – это не плохо, если нет того, кто их лишился. – Старик явно повторял чужие мысли, воспроизводил то, что слышал ранее; с прежнего ровного тона он не спадал, но ребятам вдруг сделалось жутко. На мгновение им даже померещилось, что перед ними и не живое существо из плоти и крови, а уродливая механическая кукла, способная своим дребезжащим голосом говорить лишь то, что в нее заложено, творение не Бога, а человека, и притом человека злого. Более взволнованным, нежели остальные, выглядел Маиши; до этого он стоял чуть в стороне и в беседу не вмешивался, но сейчас придвинулся к товарищам и молвил:

– Ребята!.. Кажется, я понял, что здесь случилось…

– И что же?

– Вы знаете легенду о матери и двух чернокрылых братьях?

Тодик почувствовал, как в его памяти трепыхнулось что-то смутное, тяжелое, похожее на давний нездоровый сон. Но подробности таких снов обыкновенно забываются, и поэтому Тодик попросил Маиши:

– Я ее слыхал, вот только времени много прошло… Расскажи, пожалуйста.

– В одной стране, – начал Маиши, прежде негромко кашлянув, как привык делать перед долгой речью, – жила-была женщина, вдова тридцати лет, и с ней единственный сын, младенец. Он часто болел, и вот однажды она пошла на рынок за грудным сбором, а когда вернулась, ее ребенок лежал в своей кроватке мертвый: его забрал к себе Бог… Но тело еще не успело остыть, и мать поняла, что чернокрылые братья побывали тут совсем недавно: ей даже почудилось, что она слышала их песню, подходя к дому. Поэтому она решила догнать их и вернуть свое дитя. Семеро воздушных демонов, самые сильные и страшные из всех, донесли ее до границы горнего неба – дальше им доступа не было, – а в уплату взяли половину ее жизни, и красивая молодая женщина превратилась в уродливую старуху. Вскоре бедная мать увидала двух чернокрылых братьев: они шли, не торопясь, к престолу Господнему, и один из них держал перед собою душу ее ребенка. Женщина взмолилась, чтобы ее сыну дозволено было пожить еще какое-то время на земле, и упала на колени перед Божьими слугами. Они сперва не вняли ей и хотели улететь, но ее слезы их тронули. Однако повеление Всевышнего все же следовало исполнить, и тогда один из братьев в утешение матери достал свой хроносканер. А он у него был очень хороший и позволял заглянуть на много лет вперед. Вдова увидела, сколько бед ждало бы ее ребенка, останься он в живых, и примирилась с решением Господа. Слава о ней быстро разошлась по ее родной стране, когда она вернулась домой – ибо на горнем небе ей больше нечего было делать, – и хоть женщина не говорила, что именно ей довелось наблюдать в будущем, каждый примерил ее слова на себя и своих детей. Люди впервые подумали, что на свете много горя и несправедливости, о которых никто даже не подозревает, как об этом не догадывалась та женщина, пока Божьи слуги не открыли ей глаза. А радостей, наверное, гораздо меньше. Должно быть, это и есть та асимметрия, о которой он толковал. Поэтому люди решили не рожать детей и тем самым не плодить скорби, которыми, как они считали, мир пропитан прямо сверху донизу… Впрочем, по-ихнему получалось, что даже если единственное страдание, которое человек испытает в своей жизни, это малюсенький укол иголки, все равно для человека лучше было бы не существовать.

«Как это странно, – подумал Тодик. – Если бы я не родился, то не встретил бы Морти. А чтобы быть с ним, я согласен не то что уколоться иголкой, а чтобы мне гвоздь в ладонь засадили». Тодик знал, о чем говорит: однажды в деревне он по неосторожности проткнул себе ладонь толстым гвоздем, и это было чертовски больно, особенно после того, как еще помазали зеленкой. Но озвучивать эту мысль Тодик не стал, поскольку Морти не очень-то любил, когда его в глаза начинают расхваливать, и вместо того произнес:

– Но ведь это же просто сказка!

– Похоже, не просто… Видимо, Бог пожелал, чтобы мы сами убедились, до чего способны дойти люди, которые подменяют его заповедь своим преданием. А также намекнуть, что жизнь и смерть в каком-то смысле равноценны. И поэтому мы – чернокрылые братья и братья-хранители – никогда не должны ссориться и считать, что послушание одних в глазах Господа выше, чем других.

– Мы и так не ссоримся, а если и ссоримся, то быстро миримся… Но что значит «равноценны», Маиши?

– Я думал об этом, когда сегодня ждал вас возле часовни… Точно такая же, только с серебристой кровлей, стояла в моем родном городе, у самого дома, где я тогда жил. Однажды в воскресенье, когда я был совсем маленький, мама привела меня туда. Там сильно пахло ладаном, воском и еще чем-то, и у меня даже голова поначалу закружилась. Но мама сказала, чтобы я немного потерпел, и подвела меня за руку к большой иконе Всех Святых. Потом она затеплила свечу, другую дала мне и сказала, чтобы я помолился за упокой раба Божьего Николая – про себя, как умею. Я спросил потихоньку, кто это, а мама