Поезд бесконечности - Василий Анатольевич Криптонов

В реальном мире вечер встреч закончился, выпускники разошлись. Сейчас уже не было риска наткнуться на какого-то сверхчувствительного человека. Анна Аркадьевна смотрела по сторонам вместе со мной. И я увидел, как помещение на глазах обретает отчётливость.

На стенах появились географические карты, портреты знаменитых мореплавателей. Посреди класса выстроились тремя рядами парты, в дальнем конце — шкафы со стеклянными дверцами. На учительском столе образовался глобус. Анна Аркадьевна нежно провела по нему рукой. С тоской посмотрела на карты.

Вот оно что…

Я покачал головой.

— Реально думаете, что география — штука более стабильная, чем обществознание? Что если вам на глобусе что-то нарисовали, оно никуда не денется?

Анна Аркадьевна посмотрела на меня с недоумением.

— Куда же оно денется?

— Да что угодно может быть. Землетрясение, например. Один какой-нибудь остров уйдёт под воду, другой появится. Ледники тают, меняется уровень мирового океана. Не было пролива — появился пролив… Я вот читал, что на днях от Эвереста кусок откололся. Альпинисты, которые там всю жизнь лазили, за головы хватаются.

Анна Аркадьевна перевела взгляд на глобус. Теперь уже смотрела без нежности. Скорее с обидой — как на нечто, от чего уж никак не ожидала подставы.

— И это если природные явления брать, — продолжил я. — А если ещё и геополитику? Карту одной только Европы за последнюю сотню лет — сколько раз перекраивали? Сегодня граница тут, завтра там, через год её вообще не стало. Такая себе стабильность.

Анна Аркадьевна оттолкнула от себя глобус. Неуверенно пробормотала:

— Математика?..

Класс снова начал меняться. Вместо карт появились таблицы, изображения геометрических фигур и тригонометрических формул.

— Да тоже такое себе. Тоже, говорят, каждый день новые открытия появляются, новые теории создаются. И геометрия есть какая-то другая, и системы исчисления разные, и чего только эти психи не придумывают.

— А что же тогда… А как же…

Анна Аркадьевна казалась совершенно растерянной. А ещё я вдруг понял, что она на глазах становится прозрачнее. Каждое новое потрясение всё больше её обессиливало.

Блин, ну почему так⁈ Она ведь наконец на человека похожа! Ну, в смысле, насколько призрак в принципе похож на человека. Наконец ушла эта её железобетонная уверенность! Начала слышать кого-то, кроме себя. И даже не просто кого-то, а меня — которого воспринимает, как ученика. Кто я такой, уже ни хрена не помнит, но какая-то заноза в памяти торчит. Сложился в голове собирательный образ бунтаря. И этого бунтаря, для которого прежде была наготове единственная фраза: «я учитель, я лучше знаю», она сейчас слушает! Но вместе с тем истаивает. Вон, уже совсем прозрачная стала, ещё чуть-чуть, и исчезнет.

Почему⁈ Из-за того, что я поселил в душе сомнения? Видимо, да.

Жить с осознанием, что ты прав, с уверенностью, что только так, как ты, и можно жить, куда проще, чем сомневаться. Сомнения рождают неуверенность, неуверенность — те самые стрессы, которых сейчас так модно избегать. Половина мемов посвящена любованию тем, как прекрасно лежать на диване и гладить кота. Неприятных людей в сети можно забанить, оставить лишь тех, кто говорит тебе то, что ты хочешь слышать. Пошли вон, абьюзеры, газлайтеры и прочие любители касаться самого дорогого, что у меня есть, лелеемой и обожаемой самооценки. А чтобы не встречаться с живыми людьми, можно не выходить на улицу. Выстроить себе ту самую вожделенную зону комфорта и не сомневаться в своей непогрешимости…

Я почувствовал, что от злости скриплю зубами.

Ну вот и что мне делать? Загнать историчку в шкатулку, перевести дух? Посоветоваться с Софьей Андреевной, с Изольдой? Ведь явно что-то идёт не так. Если судить по тому результату, который наблюдаю. Шкатулка-то — вот она, только руку протяни…

Разум вопил во весь голос, что историчку надо оставить в покое. Выдохнуть самому, дать успокоиться ей. Пока ещё не поздно, и есть кому давать успокаиваться. Но что-то во мне сопротивлялось. Как будто прервать сейчас процесс — это как бросить на наковальне кусок раскаленного металла, завтра докуём. Только вот никакого «завтра» в нашем случае не будет, это я откуда-то твёрдо знал.

Действовать надо сейчас. Это моя работа. Это меня направил сюда Ангел. И, если тут кто-то что-то и может сделать, то…

— Анна Аркадьевна.

Я присел на край учительского стола, взял историчку за руки. Вырваться она не пыталась. То ли я перестал быть ей противен, то ли сил уже не было на активные действия.

— Стабильности не существует, понимаете? Ничто в мире не стабильно. Человек сам меняется ежедневно и ежечасно. Особенно дети, для них каждый новый день — целая жизнь. Завтра ты проснёшься уже не таким, каким был вчера, а с поправкой на опыт, обретённый за сутки. То, что ученик вдруг оказался прав, вас потрясло до глубины души. Вам и сейчас неприятно сомневаться в своей правоте, но шаг в нужном направлении вы сделали. Иначе не оказались бы здесь. Так идите до конца!

Я говорил, а призрак продолжал таять. Я уже различал доску на стене за спиной исторички. Видел сквозь её руки свои ладони.

Но взгляд, который Анна Аркадьевна устремила на меня, оказался неожиданно разумным и твёрдым.

— Тимур, — сказала она.

— Узнали? — Я понятия не имел, радоваться этому или огорчаться.

— Конечно. Такое имя было одно на всю школу. Ты мне не нравился. Ещё и поэтому.

— Из-за имени⁈

— Да. Неужели нельзя было назвать ребёнка нормально, как всех? Когда я училась, у нас в классе было три Ани. И четыре Оли.

— Сочувствую…

— Я никогда не спорила с учителями! Всю жизнь делала то, что мне велели. Я терпеть не могу детей, но пошла в педагогический.

— Зачем?

— Потому что больше никуда бы не поступила, а высшее образование нужно. Так говорила моя мама.

— С которой вы тоже не спорили…

— Да. А ты спорил! Ты и такие умники, как ты. Совсем ещё сопляки, смели упираться и бубнить о своей правоте! Я вас терпеть не могла. А сейчас понимаю, почему. Я вам завидовала.

Анна Аркадьевна начала светиться. Я моргнул — решил, что показалось. Закрыл глаза на мгновение, не больше. А когда их открыл, увидел вспышку.

Призрак исчез. Руку кольнуло — как будто даже бусина, появившаяся на шнурке, меня недолюбливала.

— Ну и ладно, — сказал я метроному. Нажал на рычажок, останавливая маятник. — В конце концов, я на