Игры с огнем (СИ) - Тыналин Алим

— У меня нет и никогда не было счетов в рижских банках, — твердо заявил я. — Это провокация.

Климов усмехнулся и вытащил из папки документ:

— А это что? Выписка со счета на имя Леонарда Краузе. Согласно нашим данным, это ваш псевдоним для зарубежных операций.

Я продолжал хранить каменное лицо.

— Это фальшивка. Я никогда не использовал псевдонимы и не открывал счетов за границей.

— Тогда объясните, почему свидетель Лебедев утверждает обратное? — Климов раскрыл еще один документ. — Цитирую: «Краснов регулярно ездил в Ригу под именем Леонарда Краузе для проведения финансовых операций. Он хвастался, что имеет там счет в Латвийском коммерческом банке».

Я покачал головой:

— Лебедев лжет. Проверьте данные пограничного контроля. Я выезжал за границу только дважды, оба раза официально, по линии Наркомвнешторга, и в составе делегации.

Допрос продолжался еще несколько часов. Климов методично задавал вопросы, возвращаясь к одним и тем же темам, пытаясь поймать меня на противоречиях. Особое внимание уделялось моим контактам с иностранными специалистами, поставкам оборудования из-за границы, финансовым операциям.

К вечеру я почувствовал сильную усталость. Голова гудела от напряжения. Климов, заметив мое состояние, внезапно сменил тактику:

— Послушайте, Краснов, — его голос стал почти дружелюбным. — Мы же понимаем, что вы не идейный враг. Просто запутались в сомнительных связях, позволили себя использовать. Если вы сотрудничаете со следствием, признаете определенные ошибки, мы можем рассмотреть вопрос о смягчении вашей участи.

Классический прием — «хороший следователь» после многочасового изматывающего допроса. Я не поддался на уловку:

— Мне не в чем признаваться. Все обвинения против меня сфабрикованы.

Лицо Климова мгновенно ожесточилось:

— Зря упрямитесь, гражданин Краснов. У нас достаточно материалов, чтобы отправить вас за решетку уже сейчас. Но мы хотим получить полную картину вражеской сети. Кто ваши сообщники? Кто координирует вашу деятельность из-за границы?

Я молчал, понимая, что любое имя, которое я назову, приведет к аресту невинного человека. Создание «разветвленной сети вредителей» — стандартная практика ОГПУ в этот период.

— Хорошо, — Климов захлопнул папку. — Поговорим завтра. Может быть, ночь в камере освежит вашу память.

Меня вывели из комнаты допросов и повели по длинному коридору. Спустились в подвальный этаж, где располагались камеры предварительного заключения. Тяжелая дверь с лязгом захлопнулась за моей спиной.

Камера оказалась маленькой, с низким потолком и единственной лампочкой под решеткой. Узкие деревянные нары, покрытые тонким матрасом, железная раковина в углу, параша — вот и все удобства.

Окно под потолком, забранное решеткой, выходило на уровень тротуара. Сквозь грязное стекло виднелись только ноги проходящих мимо людей.

Я опустился на нары, пытаясь собраться с мыслями. Ситуация складывалась критическая.

Студенцов нанес удар раньше, чем я ожидал, и бил наверняка. Фальшивые счета, лжесвидетельства бывших сотрудников, обвинения в шпионаже — все могло привести к самым печальным последствиям.

В течение следующего дня допросы продолжались. Следователи сменяли друг друга, не давая мне опомниться. Климов, сухощавый Ларионов с пронзительными глазами и вечно потеющий Громов с маленькими, глубоко посаженными глазками.

Тактика менялась: то жесткий прессинг с угрозами, то обещания помощи и смягчения наказания, то изматывающие расспросы об одном и том же. Особенно настойчиво допрашивали о моих методах управления, связях с иностранными фирмами, источниках технологических идей.

На третий день в допросной комнате появилось новое лицо. Высокий седеющий мужчина в штатском, с военной выправкой и холодными серыми глазами. Он не представился, лишь кивнул Климову, который моментально покинул помещение.

— Гражданин Краснов, — голос незнакомца звучал сухо и деловито. — Я ознакомился с материалами вашего дела. Ситуация складывается для вас крайне неблагоприятно.

Он выложил на стол несколько документов:

— Показания Лебедева о вашем участии в контрреволюционной организации. Показания Штрома о передаче технических секретов немецким агентам. Показания Тихонова о саботаже на производстве. Банковские выписки, подтверждающие получение иностранной валюты.

Я молчал, разглядывая документы. Четкий почерк следователей, дрожащие подписи свидетелей. Фальшивки, но выполненные профессионально.

— Кроме того, — продолжил незнакомец, — анализ ваших технических решений показывает удивительное сходство с западными разработками, некоторые из которых даже не опубликованы в открытой печати. Объяснить это можно только наличием секретных каналов получения информации.

Это опасный момент. Мои технологические идеи действительно опережали время, ведь я привез их из будущего. Но объяснить это следователю ОГПУ невозможно.

— Я всегда интересовался техническими новинками, — ответил я осторожно. — Читал западные журналы, доступные в библиотеках. Многие идеи рождаются параллельно в разных странах, это известный факт. Вспомните историю с изобретением телефона Беллом и Греем.

Незнакомец смерил меня холодным взглядом:

— А как объяснить тот факт, что вы предсказали нефтяные месторождения в районах, где геологическая разведка еще не проводилась?

— Геологическая интуиция, — я постарался говорить уверенно. — Изучал структуру пластов, сравнивал с известными месторождениями. Профессор Губкин поддерживает мои выводы.

— Интуиция, значит, — незнакомец усмехнулся. — Удивительная интуиция. Как и ваша промышленная интуиция. И финансовая. Слишком много интуиции для одного человека, вы не находите?

Он придвинул ко мне чистый лист бумаги:

— Вот что я вам предлагаю, Краснов. Напишите чистосердечное признание. Объясните, что вас завербовали иностранные агенты, использовали ваши технические знания для проникновения в советскую промышленность. Назовите имена тех, кто вами руководил. В этом случае вы можете рассчитывать на снисхождение.

Я оттолкнул лист:

— Мне не в чем признаваться. Я патриот своей страны. Все мои действия направлены на укрепление промышленности СССР.

Незнакомец откинулся на спинку стула, разглядывая меня с холодным интересом:

— Знаете, Краснов, я видел много таких, как вы. Убежденных, стойких… поначалу. Но все они в конце концов ломались. Все подписывали признания. Вопрос только во времени и методах.

Он поднялся:

— Подумайте о моем предложении. У вас есть сутки. Если завтра вы не начнете сотрудничать со следствием, мы перейдем к… более интенсивным методам дознания.

После его ухода меня вернули в камеру. Я лежал на жестких нарах, глядя в потолок и анализируя ситуацию.

Сдаваться нельзя. Написать признание значит подписать себе смертный приговор и погубить невинных людей, которых я назову в качестве «сообщников».

Мозг лихорадочно искал выход. Единственная надежда на Орджоникидзе, который дал добро на создание Специального управления. Возможно, весть о моем аресте уже дошла до него. Но пойдет ли нарком против ОГПУ?

В камере стояла мертвая тишина, нарушаемая только отдаленными шагами охранников и редкими криками из других камер. Я прислушивался к звукам коридора, пытаясь угадать время суток. Часы у меня отобрали при аресте, и теперь я потерял ощущение времени.

Я лежал на нарах, чувствуя, как железная пружина больно впивается в бок. Напряжение после допроса схлынуло, оставив после себя гнетущую усталость и острое чувство опасности.

Что же делать? Сегодня я убедился, что следователи явно не блефовали. У них действительно имелись заготовленные показания, сфабрикованные документы, целый пакет «доказательств» моей вины.

За окном стемнело. Мир за стенами Лубянки жил своей жизнью. Я прикрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями.

Нужно проанализировать ситуацию со всей возможной трезвостью. У меня есть одно преимущество, о котором не знают следователи. Я пришел из будущего и знаком с психологией допроса, с механикой работы следственных органов 30-х годов, со слабыми местами системы.