Цепная реакция - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

—Говорят, ты заговорила, — сказал он.

Она подняла тонкую, как веточка, руку и слабым голоском с выразительным усердием заученно произнесла:

—Фридо и Фрида кричат: Хайль Гитлер.

Гесслиц растерянно оглянулся на фрау Зукер. Та молча кивнула и шепотом добавила:

—А еще она сказала: «Смерть евреям».

Берлин, Фридрихсхайн, Силезский вокзал,

21 января

К вечеру в воскресенье погода в Берлине резко переменилась, пошла метель. Мягкие вьюжные лапы лениво швыряли из стороны в сторону охапки сухой снежной крупы. Мир заволокло серой дымкой, отчего редкие прохожие на разрушенных улицах походили на призрачные тени, возникшие ниоткуда и ползущие в никуда. Руинированные кварталы превратились в скалистые горы, покрытые снежной шапкой. Сизой грозной тучей с востока неотвратимо наползала черная январская ночь.

На Силезском вокзале, в просторечии именуемом Католическим, гестапо тщательно заблокировало все входы и выходы на перроне под литерой Б, куда прибывал поезд из Цюриха. Поначалу думали перекрыть всё вокруг, однако решили не привлекать внимания, тем более что здесь, в Фридрихсхайне, гордо именуемом городом Хорста Весселя, зашкаливала концентрация иностранных рабочих, которые отличались повышенным вниманием ко всему, происходящему вне круга их общения. На улицах, примыкающих к вокзалу, да и на самом вокзале, почти не слышно было немецкой речи: итальянский здесь смешивался с французским, венгерский с испанским, то и дело перебиваемым гортанным голландским квохтаньем, но более всего попадался язык угнанных с восточных территорий «чуждых» рабочих и чаще всего — русский. Говорили русские тихо, «в кулачок», настороженно оглядываясь по сторонам, но их было много, очень много.

Недавно вдребезги, вместе с укрывшимися в нем людьми, британцы разнесли бомбоубежище, примыкающее к вокзалу, и теперь подземная его часть, куда вели мраморные лестницы, рассматривалась как надежное укрытие от воздушных налетов. Вокзал, точно заговоренный, стоял нетронутый среди разрушенных городских кварталов. Внутри царила обычная для этого часа суматоха: солдаты, мрачно ожидающие посадки в ад Восточного фронта, развлекающие себя фасолевым супом из развернутой тут же, в кассовом зале, полевой кухни, под мстительными взглядами остарбайтеров в засаленных стеганых ватниках, забившихся внутрь, чтобы согреться; мечущиеся туда-сюда медсестры из оборудованной под лазарет части вестибюля; бегущие из столицы хотя бы куда-нибудь, где, может, не так опасно, старики, женщины, дети с тюками и чемоданами, набитыми самыми нужными для выживания пожитками; темные личности, норовящие стащить в суете то, что подвернется под вороватую руку; офицеры, орущие что-то в трубку полевой рации и отдающие приказания плохо соображающим от измождения вокзальным служащим. Кругом суета, крики, крайняя степень нервного возбуждения; грязь, пустые консервные банки, обмотки, горы окурков, клочья окровавленной марли, связки проводов, сломанная мебель; вонь полевых кухонь, прозванных гуляш-пушками, лекарств, холодных пожарищ, грязных бинтов, креозота с угольной пылью, немытых человеческих тел, кофейного суррогата. Всё это жило и двигалось с какой-то неимоверной, бурлящей энергией — энергией хаоса, воли и отчаяния.

Сотрудники гестапо постарались слиться с вокзальной толпой, но слонялись они по перрону столь бесцельно и столь однотипно вырядились в пальто и кожаные плащи, что наметанный взгляд сразу бы догадался, с кем имеет дело.

Протяжный гудок предшествовал вползанию цюрихского экспресса в пространство дебаркадера. Медленно приблизившись к тупиковым упорам, паровоз с шумом выпустил клубы пара и остановился. В соответствии с заранее оговоренной схемой гестаповцы распределились по двое перед дверью каждого вагона. Поезд был полон людьми Риббентропа, поэтому пришлось соблюдать вежливость:

—Проверка документов, господа. Простая формальность. Проверка документов.

Изучив кеннкарте и райзепасс, интересовались:

—Где вы остановились? Ваш адрес?

И, получив ответ, пропускали к выходу, предварительно записав данные.

Никого подозрительного не обнаружили. Что касается «мужчины приятной наружности», то с этой характеристикой возникли проблемы: представления о приятной наружности у всех были свои и зачастую различались кардинально, оттого кресты возле некоторых фамилий ставились сообразно собственному представлению о прекрасном.

Постепенно все пассажиры были опрошены и зафиксированы. Никого не задержали. Подбили списки, и оцепление было свернуто.

Ответственный за операцию гауптштурмфюрер Римельт, изнуренного вида толстяк с вечно красными от ночного пьянства и недосыпания глазами, возвратившись на Принц-Альбрехт-штрассе, быстренько настрочил отчет, передал его в канцелярию и, намереваясь отпроситься пораньше, пошел с докладом к своему непосредственному начальнику оберштурмбаннфюреру Элерту.

В кабинете Элерт был не один. Присутствовал Шольц, который заглянул к нему с небольшим вопросом, связанным с утратой документации по агентуре в Восточной Померании вследствие попадания английской бомбы в здание филиала центрального аппарата гестапо на Данцигерштрассе. Все знали, что Шольц ходит в любимчиках у Мюллера, с которым они работали еще в мюнхенской полиции, поэтому к его запросам приходилось относиться с вниманием, невзирая на разницу в званиях. Когда Шольц уже собирал бумаги, намереваясь уходить, в кабинете появился раскрасневшийся, взмокший Римельт. Выбросив руку в нацистском приветствии и гаркнув «Хайль Гитлер!», он замер в ожидании дозволения рапортовать.

—Ну, Римельт, — сказал Элерт, бросив взгляд на Шольца, который навострил уши, и, значит, теперь от него, видимо, уже не избавиться, — как прошло?

—Мы просеяли пассажиров цюрихского экспресса, — доложил Римельт, стараясь не задыхаться. — Никто не вызвал подозрения. Документы у всех в порядке. Много дипломатов. Они всегда ездят. Есть военные, летчики. Коммивояжеры есть. Пятнадцать человек — от Шпеера. Частным порядком прибыли только женщины. Двенадцать женщин. Всякого возраста. Причины разные: кто — к мужу, кто — за детьми; мы проверим. Всего сорок пять человек. Списки я составил. Также отчет по форме F-317, как положено. Прошу вас.

Он положил на стол Элерту подготовленные бумаги. При упоминании Цюриха Шольц насторожился и перестал собираться уходить.

—А как же этот, приятной наружности? — спросил Элерт.

—Ну, что наружность… Наружность у всех есть. Мои ребята кого-то отметили крестиком. Но, как по мне, так приятных там не было. Гладкие были. Гладкие.

—О каком цюрихском экспрессе речь? — вмешался Шольц.

—А вы разве не слышали? Ах, да! — Элерт вспомнил, что Шольц уезжал в Дрезден и только сегодня вернулся. — Да вот, поступил сигнал из Цюриха: дескать, на этом поезде к нам прикатит некий посланник от Даллеса, чтобы склонить кого-то из наших бонз к сговору, в качестве козыря используя оружие возмездия. И как будто этот таинственный инкогнито располагает чрезвычайно приятной наружностью.

—Такого там точно не было, — вставил Римельт. — Женщины были. Но ведь это же не мужчина, понимаешь, с наружностью.

—Угу… не было, — задумчиво повторил Шольц. Потом обернулся к Элерту: — Позвольте, Макс, я посмотрю список пассажиров.

—Пожалуйста. — Элерт передал ему бумаги и добавил: — Как