Цепная реакция - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

было все равно, но, набравшись, он стал требовать «Берлинер Киндль», угрожая бармену, что арестует и выдерет ему усы. Пришлось посылать официанта к соседям, чтобы принести вздорному посетителю то, чего ему захотелось. Однако, когда сумка с бутылками была водружена на стойку, Гесслиц уже спал, уткнувшись виском в деревянную опору.

Жизнь без Норы потеряла для него смысл, превратившись в пресную обузу. Горечь утраты не только не притупилась с течением времени, но как будто даже крепче щемило сердце. Образ жены преследовал его: внезапно он видел ее то тут, то там, то слышал вдруг ее голос, и тогда он замирал на месте — до́ма, в толпе посреди улицы, — стараясь собраться с мыслями и осознать, что́ с ним такое; а уж в подпитии он общался с ней легко и свободно: гладил волосы, целовал, смеялся и в обнимку уплывал в забытье — тем подспудно он оправдывал для себя свое пьянство. Он так и не сумел втиснуть в свое сознание, что Норы больше не существует. И при этом все попытки заверить себя в том, что она просто уехала к сестре в Кведлинбург, потому что в Берлине опасно, что всё это временно и, когда война кончится, они обязательно встретятся, наталкивались на бесстрастную, как штамп в следственном деле, истину — он не увидит ее никогда.

Внешне Гесслиц несколько обрюзг, в лице время от времени проявлялось какое-то застывшее выражение. И раньше-то безразличный к своему внешнему виду, теперь он совсем наплевал на него, и, если бы не престарелая соседка фрау Зукер, которая, сочувствуя ему, взяла на себя посильную заботу о его быте, он так и ходил бы небритый, мятый и голодный.

При всем при том, даже напиваясь, Гесслиц все-таки умел удерживаться от лишней болтовни. Стародавняя привычка к самоконтролю срабатывала автоматически. И тот же Дальвиг, выполнявший функцию резидента советской разведки, встречаясь с ним, отмечал лишь усталый вид и некоторую замкнутость, которую можно было связать с последствиями личного горя, тем более что работал Гесслиц неизменно аккуратно. Сейчас Даль- вига в Берлине не было, командование верховного штаба ОКХ, где он служил, отправило его на север Германии в гау Померания с инспекцией резервных подразделений сухопутных сил, но Дальвига больше интересовал городок Вольгаст, что юго-восточнее острова Рюген, с пересыльным лагерем для военнопленных, куда, по данным советской военной разведки, были перевезены большие объемы оксида урана, так называемого желтого кека, который используется в цепочке обогащения урана. Так что, если отвлечься от служебных обязанностей крипо, у Гесслица образовался выходной, и он с чистой совестью засел в «Ржавых усах».

Повздыхав, бармен и официант решили не трогать его и дать выспаться за столом (с крипо лучше не ссориться), тем более что свободных мест в пивнушке хватало. Даже не стали убирать кружку с недопитым пивом и остывшие луковые кольца. Он так и сидел, неподвижный, как брошенная статуя, привалившись плечом к стене. На взмокшем от пота лице отпечаталась гримаса печали, по массивной переносице змейкой сползала слеза.

Гесслицу снились чайки.

Без четверти девять завыли сирены воздушной тревоги. Берлин давно не бомбили, люди отвыкли — от плохого отвыкают легко, поэтому многие поначалу даже не сообразили, что полагается делать, и лишь спустя несколько напряженных минут кто-то громко заметил, что наверняка будут бомбить Темпельхоф, важный объект, аэропорт, а это совсем рядом, и лишь тогда все потянулись на выход, стараясь не терять самообладания, однако, оказавшись на улице, те, у кого были силы, пустились бегом, так как до ближайшего бомбоубежища было аж три квартала. Бармен с официантом попытались растолкать Гесслица, но все напрасно: тот только мычал и угрожающе отмахивался. Тащить на себе такую тушу никто бы не смог, и они решили за- переть его в пивной, рассудив, что, когда они вернутся, скорее всего он еще будет спать, а если, не дай бог, бомба угодит в дом, ему будет уже все равно.

Налет не стал неожиданностью для ПВО Берлина. Его ждали. Последний раз сирены воздушной тревоги оглашали улицы столицы аж в начале декабря. С тех пор установилось затишье, окрашенное всё возрастающим напряжением. Первыми бомбардировочные формации «веллингтонов» и «либерейторов», ползущие вглубь территории, обнаружили наземные РЛС на побережье. В воздух поднялись «мессершмитты», ночные истребители с бортовыми радарами Bf.110, однако, в силу численного превосходства англичан, бой не был продолжительным. По всему маршруту небо усеялось серебристыми полосками станиоли, создающей радиопомехи для локаторов, что не повлияло на активность зенитной артиллерии на протяжении всего пути. Как бы там ни было, с десяток «вимпи» оказались на земле. При- мерно столько же ночных охотников отправилось следом.

На подступах к Берлину армаду британских бомбардировщиков встретили ночные «юнкерсы», с ходу ввязавшись в бой, заливая противника ливнем трассирующих пуль и снарядов. Не помогло. Массив тяжелых самолетов неуклонно двигался к на- меченной цели. Далеко в вышине повисло медленно нарастающее гуденье сотен моторов. Черные небеса причудливым орнаментом прорезали щупы мощных прожекторов, высвечивающие грозные машины, плывущие над городом.

Ухнули зенитные башни, одномоментно, слаженно, точно наземь сорвались многотонные плиты, и били, уже не останавливаясь; с верхних боевых платформ тяжелые пушки остервенело выплевывали в сизую муть 128-миллиметровые снаряды, покрывшие небеса сыпью пыльных разрывов. Грохот зенитной артиллерии слился с тяжелым ревом самолетных двигателей; в нарастающее крещендо пороха и стали то и дело прощальной нотой вплетался надрывный вой пикирующих машин.

Наконец черная туча британской авиации накрыла собой жилые кварталы, открылись бомбовые отсеки, и тысячи фугасных снарядов обрушились на город…

Ничего этого Гесслиц не увидел. Он очнулся лишь тогда, когда, отбомбившись, англичане покинули небо Берлина, а служба воздушного оповещения еще не подала сигнал отбоя. В темноте пустого зала он какое-то время соображал, где находится и что происходит. Щелкнул зажигалкой и при слабом свете мерцающего пламени огляделся. Допил выдохшееся пиво. Шатаясь, подошел к стойке, налил свежую кружку. Опустошив ее, направился к выходу, дернул дверь туда-сюда — дверь была заперта. Тогда ударом плеча он высадил замок и вышел наружу.

Правая сторона Донауштрассе была наполовину разрушена и горела. Кое-где уже суетились, растаскивали пылающие обломки, чтобы могли проехать пожарные автомобили, юнцы с серыми повязками Технической аварийной службы TeNo на рукавах. Перекрикивались они звонкими, ломающимися голосами, нарочито обильно используя похабную лексику, очевидно, для демонстрации ощущения бесшабашной мужественности. Гесслиц закурил, поднял воротник своего потертого кожаного пальто и медленно, как-то особенно заметно хромая, пошел по Донауштрассе в направлении Кройцберга.

По дороге за ним увязался неизвестно откуда взявшийся дурачок, свихнувшийся, по всей вероятности, на почве ужасов