Выученный оптимизм: Как изменить свой образ мыслей при помощи позитивной психологии - Мартин Э. П. Селигман

избегать депрессии, улучшает состояние здоровья и повышает достижения, возможно за счет меньшего реализма). То, как вы распорядитесь этой информацией, зависит от ваших собственных ценностей и целей.

Последняя причина заключается в том, что понятие нрава безнадежно устарело, ассоциируется с зажатостью Викторианской эпохи и протестантизмом XIX в. и имеет мало смысла в условиях толерантности и разнообразия XXI столетия. Такой провинциализм является серьезным недостатком любого исследования сильных сторон и достоинств человека. Эдак можно ограничиться изучением только тех добродетелей, которые ценились американскими протестантами XIX в. или современными белыми мужчинами-учеными среднего возраста. Гораздо лучше начать с тех сильных сторон и достоинств, которые распространены повсеместно и ценятся практически в каждой культуре. С них мы и начнем.

Шесть общепринятых добродетелей

В нашу эпоху постмодернизма и этического релятивизма стало привычным считать, что добродетели – это всего лишь вопрос социальных условностей, зависящих от времени и места. Так, в Америке XXI в. высоко ценятся самоуважение, привлекательная внешность, напористость, самостоятельность, уникальность, богатство и конкурентоспособность. Однако Фома Аквинский, Конфуций, Будда и Аристотель вряд ли сочли хотя бы одну из этих черт добродетельной, а кое-какие и вовсе расценили бы как порок. Целомудрие, молчаливость, великолепие, мстительность – все это считавшееся серьезными добродетелями в то или иное время сегодня кажется нам чуждым и нежелательным.

Поэтому мы совершенно не ожидали найти не менее шести добродетелей, которые одобряются всеми основными религиями и культурами. Спрашивается, кто такие «мы» и что мы искали?

«Я устал финансировать академические проекты, которые просто пылятся на полке», – сказал Нил Майерсон, глава фонда Мануэля и Роды Майерсон в Цинциннати. Он позвонил мне в ноябре 1999 г., прочитав одну из моих статей о позитивной психологии, и предложил запустить совместный проект. Но какой? В итоге мы решили, что отправной точкой станет спонсирование и распространение некоторых лучших позитивных программ для молодежи. В один из уик-эндов мы представили ряд наиболее эффективных программ восьми светилам из мира развития молодежи, которые должны были решить, какие из них финансировать.

За ужином рецензенты единодушно высказались самым неожиданным образом. «Какими бы похвальными ни были эти программы, – сказал Джо Конати, глава отдела внеклассных программ Министерства образования США, – давайте начнем с главного. Мы не можем заниматься улучшением характера молодых людей, пока не будем точно знать, что именно хотим улучшить. Прежде всего нам нужна система классификации и способ оценки характера. Нил, вложите свои деньги в систематизацию хорошего нрава».

У этой идеи имелся прекрасный прецедент. За 30 лет до этого Национальный институт психического здоровья, который финансировал большинство мероприятий по лечению психических заболеваний, уже брался за решение аналогичной проблемы. Однако у исследователей в США и Англии возникли разногласия по поводу предмета работы. Например, пациенты с диагнозом «шизофрения» и страдающие обсессивно-компульсивным расстройством в Англии сильно отличались от пациентов с аналогичными диагнозами в Соединенных Штатах.

В 1975 г. в Лондоне я участвовал в консилиуме вместе почти с двумя десятками высококвалифицированных психологов и психиатров, который должен был определить диагноз женщины средних лет. Ее проблема была связана с туалетом, точнее, с дном унитаза. Каждый раз после посещения уборной она тщательно осматривала унитаз, прежде чем спустить воду. Она боялась, что может случайно спустить в канализацию ребенка, если не убедится в его отсутствии. Зачастую несчастная женщина по несколько раз заглядывала в унитаз, прежде чем спустить воду. После ухода бедняжки нам предложили высказаться. Мне, как приглашенному американскому профессору, выпала сомнительная честь стать первым. Принимая во внимание замешательство и трудности восприятия пациентки, я определил ее заболевание как шизофрению. После того как стихли смешки, я с досадой обнаружил, что все остальные специалисты, указав на ритуал осмотра и навязчивую мысль о смыве в канализацию ребенка, определили ее проблему как обсессивно-компульсивное расстройство.

Отсутствие согласия между специалистами в постановке диагноза означает отсутствие надежности. Данный случай со всей очевидностью показал, что прогресс в понимании и лечении психических расстройств недостижим до тех пор, пока мы все не будем использовать одни и те же критерии диагностики. Невозможно выяснить, чем отличается, например, биохимия шизофрении и обсессивно-компульсивного расстройства, если одни и те же пациенты попадают в разные категории. В Национальном институте психического здоровья решили выпустить DSM–III, третью редакцию диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам, которая должна была стать основой для постановки диагнозов и лечения. Это сработало, и сегодня диагностика действительно является надежной и достоверной. Когда проводится терапия или профилактика, мы все можем с достаточной точностью определить, что именно изменилось.

Без общепринятой системы классификации позитивная психология столкнулась бы с теми же проблемами. Бойскауты могли бы заявить, что их программа способствует развитию «дружелюбия», семейные терапевты – «близости», христианские активисты – «сердечной доброты», а проповедники борьбы с насилием – «эмпатии». Говорят ли они все об одном и том же и как узнать, работают их программы или нет? Поэтому, с учетом истории DSM–III, мы с Нилом решили инициировать разработку классификации психического здоровья как основы позитивной психологии. Моя задача состояла в том, чтобы найти первоклассного научного руководителя.

«Крис, – упрашивал я, – не отказывайся, пока не выслушаешь меня до конца». Мой первый кандидат был самым лучшим, но я почти не надеялся его заполучить. Доктор Кристофер Петерсон был выдающимся ученым, автором ведущего учебника по психологии личности, одним из мировых авторитетов в сфере изучения надежды и оптимизма и руководителем программы клинической психологии в Мичиганском университете.

«Не согласишься ли ты взять трехлетний отпуск в Мичиганском университете, перебраться в Пенсильванский университет и сыграть ведущую роль в создании психологического аналога DSM – авторитетной системы классификации и оценки человеческих достоинств», – распространялся я.

Ожидая вежливого отказа, я был ошеломлен, когда Крис сказал: «Удивительное совпадение. Вчера я праздновал пятидесятый день рождения, сидел на этом самом месте, размышлял о своем первом кризисе среднего возраста и ломал голову над тем, чем буду заниматься остаток жизни… В общем, я согласен». Вот так просто и легко.

Одной из первых задач, поставленных перед нами Крисом, было изучение основных трудов всех крупных религиозных и философских учений с тем, чтобы составить перечни добродетелей, которые они провозглашали, а затем посмотреть, пересекаются ли эти перечни. Мы хотели избежать обвинений в том, что наша классификация сильных сторон характера ничуть не лучше, чем у викторианских протестантов, и к тому же отражает ценности белых американских ученых мужского пола. Также мы стремились избежать ловушки так называемого антропологического вето («Племя, которое я изучаю, не отличается добротой, следовательно, доброта не является универсальной ценностью»). Нам нужны были если не универсальные, то хотя бы распространенные добродетели. В случае отсутствия распространенных добродетелей выход виделся, как в DSM, в классификации добродетелей, которые одобряет современная мейнстримная Америка.

Под руководством Кэтрин Далсгард мы принялись штудировать Аристотеля и Платона, Аквинского и Августина, Ветхий Завет и Талмуд, Конфуция, Будду, Лао-цзы, бусидо (кодекс самурая), Коран, Бенджамина Франклина и Упанишады – всего около 200 трактатов о добродетелях. К нашему удивлению, почти все они одобряли шесть добродетелей:

● мудрость и знание;

● отвагу;

● любовь и человечность;

● справедливость;

● умеренность;

● духовность и трансцендентность.

Детали, конечно, различаются: смысл отваги для самурая не такой, как у Платона, а человечность у Конфуция не идентична милосердию (caritas) у Фомы Аквинского. Кроме того, существуют добродетели, уникальные для каждого из этих учений (например, остроумие у Аристотеля, бережливость у Бенджамина Франклина, чистоплотность у бойскаутов Америки и месть до седьмого поколения в клингонском кодексе), но общность реальна и, для тех из нас, кто воспитан как этический релятивист, весьма примечательна. Это раскрывает смысл утверждения о том, что люди – моральные существа[113].

Таким образом, мы рассматриваем эти шесть добродетелей как ключевые качества, одобряемые почти всеми религиозными и философскими учениями, а все вместе они отражают понятие доброго нрава. Но понятия мудрости, отваги, человечности, справедливости, умеренности и трансцендентности являются неприемлемо абстрактными для психологов, которые хотят развивать и оценивать эти качества. Более того, для каждой добродетели мы можем представить несколько способов ее достижения, и цель оценки и развития заставляет нас сосредоточиться на этих конкретных путях. Например, человечность может достигаться через доброту, филантропию, способность