Славные подвиги - Фердиа Леннон

статуях, на остраках, на входах в храм, но они принадлежат богатым и знаменитым. Они вырезаны в камне. Но мое имя написано на песке, и, наверное, так и надо, и, прежде чем она успевает объяснить последние буквы, на берег обрушивается волна, мочит нам ноги, и, когда она отступает, букв больше нет.

– Я люблю тебя, – говорю я и сам пугаюсь собственных слов.

– Что?

Она, кажется, в ужасе.

– Я сказал, что люблю тебя. Что ты на это скажешь?

– Бред какой-то. Мы же друг друга не знаем.

Я смотрю на море, и у него нет ответа, и у неба тоже. Кругом пусто, вдруг очень пусто. Даже птицы не летают. И вдруг грохочет гром.

– Это знак. Зевс считает, нам надо быть вместе.

Легчайшее подобие улыбки, голова покачивается.

– Это просто влага в облаках накапливается. Встретившись, они сталкиваются. Представь себе гонку на колесницах – они врезаются друг в друга, и раздается звук. Отец написал об этом трактат.

– Но это ведь может быть знак тоже. Разве гром не может быть и тем, и другим?

Пара капель холодного дождя приземляется мне на лицо. Новый раскат грома, теперь ближе. Надо, наверное, уходить, но не сейчас.

– А если я тебя куплю?

Она собирается было что-то сказать, но слова умирают у нее на губах.

– Сейчас у меня денег не хватит, но, серьезно, этот город так быстро меняется. Если у меня будет повод, я заработаю денег. Я знаю, что заработаю. Что, если я тебя куплю и отпущу? Как тебе такое?

Ей такое по нраву. По глазам видно – они вот только что были как две темные луны, полные надежды, но не успел я моргнуть, как они превратились в щелочки, полные подозрения. Будто она боится, что это просто шутка.

– Я не могу тебе доверять.

Ну и что мне на это ответить? Она права. Она не может мне доверять. Я сам себе не доверяю. Я слишком много раз подвел и себя, и других – но, если я хоть раз во что-то верил, хоть раз мне что-то было нужно так, как бывает нужно Гелону, так сильно, что иначе никак… Если хоть раз такое было, то прямо сейчас, и нужна мне она.

– Ты не можешь мне доверять. Это правда.

Такого она не ожидала.

– Ну да, – говорит она, как будто вопрос исчерпан; но в голосе у нее нотка разочарования.

– Но доверяешь ты мне, не доверяешь… что, если это случится?

– Я не понимаю.

– У тебя нет причин мне доверять. Но, допустим, я как-то достану денег, и Дисмас согласится тебя продать. Ты будешь со мной?

Ветер начал завывать. Море вгрызается в берег, как бесконечная стая серых волков, и нам приходится отойти, чтобы не промокнуть насквозь. Я вижу, как ее губы шевелятся, но не могу расслышать слова, прошу повторить. Наклоняюсь к ней близко-близко, и чувствую ее запах поверх запаха соли.

– У меня не будет выбора. Если ты меня купишь, я буду принадлежать тебе.

Твою же мать. Так и хочется ее потрясти. Можно хотя бы мне не врать?

– А если я дам тебе выбор? Что тогда? Уедешь обратно в Лидию, или что-то у нас да получится?

Я вижу, как она думает. За темными глазами мелькают мысли, и мышцы шеи движутся, когда она собирается что-то сказать, но проглатывает слова и продолжает раздумывать. Только теперь до меня доходит очевидное. Неважно, что на самом деле, она скажет мне “да”, потому что… а что еще ей делать? Пока красота при ней – еще несколько лет позволять себя лапать у Дисмаса в таверне. А там кто знает? Дисмас, кажется, не из сентиментальных. Продаст ее, а дальше то, что я сказал в тот вечер, окажется правдой. Будет в полях молотить пшеницу. Кажется, что-то из этих мыслей она видит у меня на лице, потому что хмурится и качает головой.

– Ты чего?

– Моя жизнь не такая плохая, как ты думаешь. Тебе, наверное, так не кажется, но эта жизнь моя, и все могло бы быть хуже. Откуда я знаю, что хуже не будет с тобой?

– Да твою же мать, я что, такой ужасный?

– Я говорю честно. Не знаю, как ты, но я – да. Я честная. Такая уж я.

Да, я иначе все себе представлял. Но где-то во мне шепчет голосок: сомнение – это хорошо. Бояться надо улыбок и готовности на все – так что я не ругаю ее, как мне хотелось бы. Я беру ее за руку, и она легонько вздрагивает, но не отстраняется. Тепло ее кожи не сочетается с холодным дождем. Я сжимаю пальцами ее запястье и чувствую, как пульсирует кровь.

– Да, ты такая, – говорю. – Я это вижу, и надеюсь, ты видишь, какой я. А я так себе, это правда, и, если бы ты была свободна, то отказала бы, не раздумывая, но давай посмотрим на все как есть. Сейчас у меня нет денег, но я буду работать как проклятый, чтобы накопить на твою свободу. А там все зависит от тебя. Хочешь валить – вали. А если останешься со мной… ты понимаешь, кто я. Гончар с кривой ногой. Но мне кажется, что, если мы будем вместе, я смогу быть кем-то большим. Мне кажется, у меня раньше не было для чего стараться, во что верить, а нам, мужчинам, это нужно больше всего на свете. Мы объединим усилия, и вот за нас, не только за себя, я буду работать, пока кожа с пальцев не слезет.

Я пытаюсь выпрямить ногу, чтобы не заваливалась, но бесполезно.

– По херу. Я все сказал.

Я не могу на нее смотреть. Но она рядом, и, несмотря на ветер, я слышу ее дыхание, быстрое и неровное.

– Ладно, – говорит она чуть ли не себе под нос.

– Что? – Я наклоняюсь поближе. – Что “ладно”?

– Если ты сдержишь слово и я буду свободна, я останусь здесь, с тобой. Буду стараться, как могу.

– Ты серьезно?

Она кивает, и у нее в глазах слезы, но я не могу понять, от радости или от горя. Они катятся у нее по щекам и сливаются с дождем, падающим с неба, и, по-моему, ближе к небесам нам уже не бывать.

– Теперь я с тобой. Ты больше никогда не будешь одна.

Она отводит взгляд, и мы идем обратно к Дисмасу вместе.

17

Петух еще не пропел, а я уже проснулся и встал с кровати,