Славные подвиги - Фердиа Леннон

– Так, – говорит Нума. – Агамемнон только упоминается.

Это – удар, но я еще не готов сдаться. Актеры на главных ролях первыми разбирают еду, и я не допущу, чтобы мы держали Пахеса на пайке для хористов.

– Справедливо. Но ты упускаешь суть. Нам нужно зеркало с трещиной, а не просто то же самое. Надо, чтобы было по-другому, но узнаваемо. И вообще, посмотри на него. Он был рожден, чтобы играть Кассандру. Правда, Пахес?

– Угу, – отвечает Пахес с меньшей уверенностью, чем я надеялся.

Гелон спрашивает детей – те, кажется, не уверены, на чьей они стороне. Потом спрашивает хор, что тупо, потому что, разумеется, они хотят провести пробы, потому что это шанс получить хорошую роль и все, что к ней прилагается.

Мы находим более-менее плоский камень, напоминающий трибуну оратора, и Гелон решает, что это будет площадка для проб. Он велит всем, кто хочет попробовать, выстроиться в очередь, и он примет от каждого монолог Кассандры. К моему удивлению, несколько человек даже не хотят пробовать. Я спрашиваю у одного почему, и он бормочет, что стесняется. Но такие робкие в меньшинстве, и остальные решают попытать удачи. Один за другим они залезают на камень и показывают Кассандру. Получается шероховато. Что бы мы делали без Нумы? Память у него нереальная: он, кажется, помнит реплики Кассандры ничуть не хуже реплик Медеи и подсказывает шепотом тем, кому надо – то есть примерно всем.

Сцену мы выбрали ту, где Кассандру вот-вот увезут на корабль Агамемнона, а там – в Грецию, любовницей. Это – последние слова, которые она произнесет в Трое, и изрекает она пророчество о будущем. Да, умеет Кассандра испортить настроение. Говорит, мол, льются реки крови, и в лодке пробоина, и не уплыть. Мрачно это все, но сильно, конечно, если правильно сыграть. А правильно сыграть никто не может – сразу вспоминаются первые дни, когда мы приходили в карьер. Площадка для проб будто темнеет с каждой попыткой, отбирает у каждого немного боевого духа, и у каждого афинянина меньше уверенности в себе, чем у прошлого. Следующим идти Пахесу, и я жуть как волнуюсь, но улыбаюсь:

– Давай, Пахес, покажи им всем.

Пахес чуть не спотыкается, всходя на камень, но быстро выравнивается и обретает равновесие. Он оглядывается, глубоко вдыхает, кивает самому себе и выкладывается по полной. Не шучу: по полной. Получается куда лучше, чем когда он играет Ясона, и, когда он заканчивает, я гляжу на Гелона и вижу, что он впечатлен. Нума встает и берет Пахеса за руку:

– Прекрасно.

– Гелон, знакомься, это Кассандра. Кассандра, это Гелон.

За нашими спинами кто-то покашливает. Я оглядываюсь, и на камень забирается еще один афинянин. Он стройный, без волос на лице, лет девятнадцати-двадцати, не больше. Кожа у него такая же сухая и бледная, как у остальных, но на ней едва найдешь хоть морщинку, а глаза у него каре-зеленые, с длинными темными ресницами, странно выразительные. Он похож на лань или какое-то другое лесное создание, и впечатление усиливает то, как он стоит на камне – пошатывается на длинных тонких ногах, смотрит пугливо, как олень, кажется, что дрожит всем телом от подавляемого чувства, – и мне становится как-то нехорошо.

– Я хочу попробовать, – говорит он высоким резким голосом.

– Не судьба, – говорю. – Пробы окончены. Да, Гелон?

Гелон качает головой, не отрывая глаз от паренька:

– Как тебя зовут?

– Лин, – отвечает он.

– Давай, Лин. Мы слушаем.

Лин кивает, озирается по сторонам, поднимает длинные руки и принимается делать такие жесты, будто пытается выцарапать солнце из небосвода.

– Любовницей! – говорит он женственным голосом, но явно своим. – Он, кто разрушил все, что я люблю, разделит со мной ложе. Любовницей, – прямо шипит он, – мне, Аполлоновой слуге, быть ему любовницей. Или мой бог меня оставил? Или все было лишь сном?

Так он и продолжает, и он охуенен. Не знаю, лучше ли он, чем Нума, но точно не хуже, просто другой. Когда Нума играет, видно, как он превращается в персонажа, но с этим пареньком наоборот. Он не превращается, а погружается. Погружается во что-то, что в нем уже было, глубоко внутри, в какую-то пустоту в форме Кассандры. Стоя над нами, он прямо орет слова пророчества, так, что весь свет из нас выходит, и я чувствую, как у меня встают дыбом волосы на шее. Глаз не отвести, хотя хочется. Я кошусь на Страбона, и он всхлипывает; даже Даресу не по себе. Лин все продолжает, трясется на трибуне, будто безумный, руки извиваются, как причудливые цветы под ураганным ветром. Когда он заканчивает, у него изнуренный вид, и он прямо-таки валится с камня, одному хористу приходится его ловить. Никто не хлопает, не восклицает. Все просто смотрят в одну точку, остолбенев. Гелон смотрит на меня, и взгляд у него виноватый, но сомнений нет. Это Кассандра.

– Прости, Пахес, – говорю. – Ты молодчина.

Он кивает, но явно сокрушен. Он выложился, как мог, но все равно даже рядом не стоит с Лином.

После этого мы все какие-то притихшие и ходим, не понимая, что делать дальше. Обсуждают кое-какие сцены, но с которой начать? Да, путь, кажется, туманный. Гелон объявляет небольшой перерыв. Все и так объелись, так что никакой еды, но вина полно, так что всем дают по чаше. Помогает – с каждым глотком все как будто оживляются. Настолько, что работать дальше предлагает Антикл – он уже на ногах, ко всему готов, поглаживает свою серебристую бороду и рассказывает остальным, что главное – практика.

Снова покашливание.

И снова Лин. Он выглядит жутко. Сероватое лицо поблескивает от пота, и он сжимает чашу дрожащими пальцами.

– А Елена? – спрашивает он, неровно дыша. – Кто ее будет играть?

Хористы, которые повеселели, выпив вина, совсем оживляются, услышав, что будут еще одни пробы. И правда, говорят они, а как же Елена? Это же важная роль. Даже детям интересно. Потому что Елену Троянскую знают и ненавидят все. Кассандра – странная, туманная особа, а вот что спартанка – злодейка, всем вполне понятно.

– Да, – говорит Дарес. – Бесспорно, нужно найти актера на эту роль, прежде чем мы продолжим.

Я наклоняюсь к Пахесу и шепчу:

– Хочешь сыграть Елену?

Он кивает, но видно, что запал иссяк, и, если он сейчас опять будет пробоваться, на успех рассчитывать не приходится. По херу, разберемся.

– Не надо проб, – говорю. – Пахес – Елена.

Они все обращают взоры на меня. Я не могу и этот спор проиграть, а то быть мне