Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2019 - Коллектив авторов

член Союза российских писателей, Союза писателей 21 века и Южнорусского союза писателей. Родилась в 1963 г. в Николаеве. Училась в Днепропетровске, ф-т «Мосты и тоннели» окончила в 1985 г. Живет в Ростове-на-Дону. Работает проектировщиком автодорог. Автор восьми книг стихотворений: «В случайной точке» (2003), «Эволюция ветра» (2003), «Аритмия» (2003), «Вещь не в себе» (2007), «Оставаясь водой» (2010), «Равноденствие» (2012), «Лестница тавров» (2013), «На глобусе Ростова» (2016), «На птичьих правах» (2018). Публиковалась в журналах «Дети Ра», «Нева», «Новая Юность», «Зинзивер», «Новый Континент», «Крещатик», Prosodia, «Зарубежные задворки», «Аргамак», «День и ночь» (Красноярск), «Дон и Кубань» (Ростов-на-Дону) и др., в альманахе «45 параллель» (Москва). Лауреат и дипломант нескольких поэтических конкурсов. Приз симпатий Кубка мира по русской поэзии – 2018 г., второе место в интернет-конкурсе «Эмигрантская лира», 2019 год.

«Контрабасистка с рыжим контрабасом…»

Контрабасистка с рыжим контрабасом

и огненным сияньем в волосах

мелькает – баттерфляем, кролем, брассом,

лучами, заплутавшими в лесах

непуганых, открывших не напрасно,

что выше прочих благ – уметь и сметь,

портал из зала – в мир широкий, праздный —

щипковый твой смычковый инструмент.

Пока я в круге, Вий меня не видит —

но всё же слышит и внушает страх,

что я не сохранюсь в бумажном виде,

а только электронка и астрал,

не стоит путать автора с героем,

у автора геройского – на час,

вот только ветер инструмент настроит —

твою тоску замаскирует джаз,

отполирует, растворит, отпустит,

опустошит, потом распотрошит,

всё это вряд ли объяснит акустик,

но знают можжевельник и самшит,

седьмой планетой Маленького принца

окажется твой страх, твой бред и быт.

Ведь я не дятел. Я другая птица.

Мне нравится летать, а не долбить.

Старочеркасские терцеты

Дышите ровно. Без меня.

Я выйду за пределы дня

сквозь луч стены, что вам казался плотью.

Нет ничего плотнее шор

на оба глаза. Порошок

их растворим в осенней позолоте.

Не потревожу интернет.

На телефоне денег нет —

не созвонимся. Встретимся в астрале.

Тревогу дня, горячку лба —

на колокольню, к голубям,

к ворчливым гнёздам в лестничной спирали.

Здесь нет ни мыслей, ни лица.

Мир хижинам – и мир дворцам,

вьюнкам, ромашкам, розам, гиацинтам.

Автобус без меня уйдёт,

останусь мокнуть под дождём,

как рудимент уехавшего цирка.

Уйду, дороги не спросив,

и кто-то, выйдя из такси,

пройдёт по мне сканирующим взглядом.

Так ничего и не поймёт,

поскольку всё наоборот:

щи – постные, а жемчуг – то, что надо.

У предвечернего окна,

по горло, до краёв полна

идиотизмом деревенской жизни,

займусь прополкой запятых

и ловлей рыбок золотых

в тетради школьной в голубую жилку.

«Ростов туманный, мягкий, незнакомый…»

Ростов туманный, мягкий, незнакомый,

фатин к лицу ему, хоть не по летам,

и органза. Свернув за угол дома,

не вовремя становишься поэтом —

проговорить бы мир на жёсткой прозе,

не приукрасить – вымолвить мой город,

не корчись, улица,

грубей и проще

скажу, углы срезая Пифагору.

Эклектик-город. Город-перекрёсток

Шелкового пути с Чумацким шляхом,

ты так усерден в том, чего не просят,

перешибаешь ёрничаньем пафос.

Ломай меня, кроши своей огранкой,

не обойди, я там, внутри – сияю.

Ты убедил с душевной перебранкой —

не безопасна хата та, что с краю —

я в эти куклы больше не играю.

«Это чёрное дерево робко пугает…»

Это чёрное дерево робко пугает,

растопырив навстречу свои пятерни,

мир боится людей, и трава под ногами

больше не распрямляется, чёрные пни

неуютны, и горестны длинные плети,

ничего, кроме графики серой травы,

и шипы на липучках впиваются в плечи, —

а ведь где-то по-прежнему тает ковыль

в осязаемом воздухе, ландыши-флаги

над поляной взвиваются – где компромисс?

Сколько подлости видели эти коряги,

как им больно – а вдруг они были людьми?

Булава, и каштан, и пехотная мина…

Кто продолжит логический ряд? Но не ты.

Ты – с последней претензией выползешь к миру —

и опять отхлебнёшь от его красоты.

Чуть заметный зелёный пушок вверх по склону

лишь слегка оттенит почерневшие кроны.

«Завариваю буквы в стакане…»

Завариваю буквы в стакане —

глядишь, и выйдет крепкий напиток.

Языческие джунгли желаний

светлеют, проясняются… старость?

У возраста свои перспективы

рискованного стихосложенья.

Языческой богини Халявы —

у нас её зовут вдохновеньем —

печальный, как увядший подсолнух,

не ждёт осенний полдень прозрачный,

слова-чаинки в нём невесомы,

дождём заварен пепел табачный.

Крым

Полуостров раздора лежит, как дитя в колыбели,

в рваных марлях рассветов, в нежнейших молочных туманах,

беззащитен и ясен под небом, а вольные страны

всё не знают – чьё это дитя, на разрыв его делят…

Мать лишь та, что жалеет – да что-то никто не жалеет,

кроме бога, а бога здесь много, как в море креветок,

клёв диктует течение, а не наживка – тем злее

в море катер – но море волнует не катер, а ветер…

Море просит о мире – Анапу, Стамбул, Мариуполь,

и Одессу, и каждый лиман Краснодарского края, —

краем розовым, голос его не уходит на убыль,

нерастраченной вечностью эти валторны играют,

и не льстит, и не мстит, и прощенья у смертных