Политические сочинения. Том II. Социальная статика - Герберт Спенсер

может иметь нормальный размер, в то время как другая будет почти отсутствовать. Человек, который лишен чувства симпатии, может иметь достаточный стимул для отстаивания собственных прав и не будет показывать никакого соответствующего ему уважения к правам себе подобных. Так как инстинкт прав – чисто эгоистический инстинкт, то он побуждает своего обладателя поддерживать только собственные свои преимущества. Желание вести себя справедливо относительно других порождается только симпатическим возбуждением; когда нет симпатии, то и подобное инстинктивное желание невозможно. Но этим не изменяется общее положение, что если симпатия существует в обыкновенном размере, то уважение к чужим правам будет более или менее значительно, смотря по тому, будет ли инстинкт личных прав силен или слаб. Можно сделать несомненное заключение, что в среднем уровне чувство справедливости людей по отношению к себе и по отношению к другим постоянно пропорционально.

§ 7. Изложенное здесь душевное настроение доказывается далее тем, что существуют некоторые особенные взгляды в области нравственности, происхождение которых объясняется именно существованием такого душевного расположения и которые вполне соответствуют отвлеченным выводам, сделанным в предыдущей главе. Мы находим в нас убеждение, которое мы не в состоянии достаточно оправдать; убеждение это поселяет в нас мысль, что мы должны иметь свободу делать, если нам заблагорассудится, некоторые вещи, несмотря на то, что они достойны порицания. Человек чувствует, что он имеет право, если захочет, изуродовать свои члены или разрушить свою собственность, хотя бы через это значительно уменьшилось его счастье. Хотя мы и порицаем недостаток внимания к несчастному должнику, однако же, мы находим, что жестокий заимодавец имеет – на основании строгой справедливости – право на последний грош должника. Несмотря на наше отвращение к эгоизму человека, который не соглашается устроить в известном случае по-дружески и безобидно, мы не можем, однако же, отрицать, что он имеет полное право отказать нам. Если справедлива сделанная здесь гипотеза, то такие взгляды должны происходить из инстинкта личного права, в одном случае – непосредственно, а в других – через симпатию. Взгляды эти совершенно согласны с выведенными выше заключениями. Мы находили, что закон равной свободы есть основной закон. Мы признавали, что постановленные им ограничения для деятельности авторитетнее всех других ограничений. Далее мы пришли к убеждению, что при настоящем нашем состоянии приспособляемости неправильно устанавливать какие-либо другие определенные границы для свободы действий, кроме равной свободы других. Такое соответствие между нашими инстинктивными понятиями и выше выведенными заключениями увеличивает вероятность постановленной здесь гипотезы.

§ 8. После этого, кажется, должно быть совершенно ясно, что мы носим в себе душевный механизм, который дает нам возможность понять существенные требования для достижения наибольшего счастья и порождает стимулы движения по такому направлению. Общие начала нашего устройства заставляют нас предполагать, что стремление к этой цели обеспечено именно таким образом. Мы в другом месте показали вероятность существования нравственного чувства; в этом-то нравственном чувстве мы и видим деятеля, явно соответствующего такому назначению, а в первоначальном условии наибольшего счастья мы открываем ту аксиому, которую нравственное чувство должно было нам внушить. Человек обладает чувством, которое должно породить эту аксиому; это доказывается более или менее полным ее выражением, сделанным непосредственно, так сказать, инстинктивно, в политических догматах, законах и в поговорках ежедневной жизни. Кроме того, в существовании этого чувства может убедить тот факт, что люди, которые отвергают порождаемый им взгляд на вещи, обнаруживают, однако, тот же самый взгляд, но только в замаскированном и искаженном виде. Путем аналогического сравнения со стимулом к приобретению мы убеждаемся, что стимул для поддержания свободы действий, по всей вероятности, существенно необходим для полноты человеческого устройства. Мы можем объяснить себе, каким образом стимул охранения свободы деятельности может породить внимание к такой же свободе других людей, если мы распространим на него учение Адама Смита о симпатии; множество фактов соединяются для доказательства, что наше чувство справедливости действительно вытекает из симпатического возбуждения этого инстинкта. Наконец, мы находим, что убеждения, порождаемые в нас предположенным здесь путем, соответствуют результатам отвлеченного мышления не только по отношению права каждого лица упражнять свои способности и соответствующей ему границе этого права, но и по отношению особой святости этого права и его границ.

VI

Основной принцип

§ 1. Различными путями мы приходим к тому же самому заключению. Мы должны признать, что закон справедливых социальных отношений заключается в правиле, что «каждый человек способен делать все, что он хочет, если он не нарушает равной свободы другого человека». К этому положению мы придем, если будем выводить наши заключения из единственных неизменных условий, при которых божественная идея наибольшего счастья может быть осуществлена; сюда же приведут нас и заключения, основанные на устройстве человека, если его считать совокупностью известных способностей; тот же результат мы получим, если будем прислушиваться к внушениям известных душевных деятелей, которые, по-видимому, предназначены для того, чтобы руководить нами в этом случае. Хотя может существовать потребность в дальнейшем ограничении свободы действий, но мы видели, что при правильном устройстве общества нельзя признать этих дальнейших ограничений. Эти дальнейшие ограничения должны всегда быть предоставлены в своем применении частному и личному усмотрению. Следовательно, мы должны принять закон о равной свободе во всем его объеме и признать его законом, на котором правильная система справедливости должна быть основана.

§ 2. Многие, может быть, возразят против этого основного начала, утверждая, что если оно должно иметь свойства аксиомы, т. е. неоспоримой истины, если оно должно рассматриваться таким образом при выводе из него заключений, то оно должно быть признано всеми; а между тем такого общего признания не существует.

Факт, приведенный выше, что были и есть люди, недоступные для этого основного начала, не подлежит никакому сомнению. Аристотель, вероятно, не согласился бы с ним, потому что находил, что «варвары предназначены природой для рабства, и что это положение ясно само по себе». Его, вероятно, оспаривал бы и кардинал Юлиан[28], который находил, что «мысль быть честным в своем слове по отношению к неверным ужасна для благочестивого сердца». Аббат Гиберт так же едва ли мог разделять подобное учение. В своих проповедях он называл свободные города Франции «ненавистными общинами, где рабы против закона и справедливости освобождаются от власти своих господ». Может быть, его не приняли бы и горцы, которые в 1748 году сопротивлялись своему освобождению посредством отмены наследственной юрисдикции. Если истина этого основного начала не ясна сама по себе для всех, то этим она еще вовсе не опровергается. Бушмен может считать только до трех, а арифметика все-таки существует; мы имеем вычисление