Наше преступление - И. Родионов

— А-а-а, это ты, Катюша, робенокъ мой, — сла-бымъ, глухимъ голосомъ, съ разстановкой промолвилъ старецъ, и обыкновенно неподвижное, сухое пергамен-тное лицо его озарилось лучомъ радости.

— Вотъ, робенокъ, жалко... што лихіе люди убили Ивана Тимофеева, хозяина-то твоего... а и радъ, — продолжалъ старецъ съ тѣмъ же растягиваніемъ словъ и остановками, — опять будешь жить у насъ... а то за нами съ бабкою [ірнгляаяекекп-к.

■=- Ой-ой, грѣхъ-то какой, дочемька, — отозвалась сЪ (івоей кровати Прасковья. — Отецъ-то нашъ совсѣмъ сдурѣлъ, што говоритъ-то? Радъ... Чему тутъ радо-ваться-то, Господи?

Старецъ по своей глухотѣ ничего не слышалъ. Онъ что-то еще пробурчалъ, отвернулся въ уголъ у двери и, шепча молитву, сталъ мыть руки изъ привѣшен-наго на веревочкѣ кувшинчика.

Лицо его, носившее слѣды поразительной и вели-чавой красоты, снова окаменѣло. Кажется, старецъ да-же забылъ о присутствіи дочери. Онъ, вытеревъ руш-никомъ руки, взлѣзъ по лѣсенкѣ изъ двухъ ступенекъ на печь и, кряхтя, улегся на ней, видимо, уже ни на что и ни на кого не обращая вниманія.

Бабы тотчасъ же услышали, какъ надворная дверь въ сѣнцы съ грохотомъ распахнулась, такъ крѣпко стукнувъ въ притолоку, что задрожали стѣны избы, за-тѣмъ послышался суматошливый топотъ тяжелыхъ ногъ, гозня, изступленное рычаніе, а ужъ у самой двери въ избу матерная брань и глухіе удары по чему-то мягкому.

Прасковья быстро приподняла съ подушки голову, съ секунду испуганно прислушивалась и вдругъ съ перекошеннымъ отъ страданія лицомъ закричала во весь голосъ: . *

— Бьетъ... Егорушку бьетъ, злодѣй!

Катерина еше раныпе матери догадалась, въ чемъ дѣло, и, вся поблѣднѣвшая, бросилась къ двери. Туда же, хватаясь за стѣны и баланеируя въ воздухѣ ру-камн, заковыляла и старуха.

Но прежде, чѣмъ добѣжали бабы, дверь съ тре-скомъ распахнулась и черезъ высокій порогъ куба-ремъ свалилея въ избу на полъ молодой, рослый па-рень. Онъ тотчасъ же молча поднялся на ноги, при-крывая обѣими руками голову, но вбѣжавшій за нимъ съ изступленнымъ, бородатымъ лицомъ, матерно ру-гавшійся мужикъ двумя ударами полѣномъ по поло-

вѣ снова свалйлъ его. Это былъ Леонтій. Онъ ужѳ занесъ ногу, чтобы опустить ее на голову сына, но Прасковья упала на парня, а Катерина схватила за руки обезумѣвшаго отъ злобы брата.

— Лева, Лева, за што? Господь съ тобою... Што ты сша*лѣлъ, што ли? Оставь... нешто такъ можно? — уговаривала она. •

— О-охъ, злодѣ-ѣй, о-охъ непутева-ай! до смерти забьетъ... — плача и задыхаясь, едва могла выговорить старуха.

Задремавшій было старецъ заворошился на печкѣ и привсталъ, оглядывая избу.

— Опять... опять бьешь, негодяй! 0, варваръ, брось, брось! 0-0', свинья грязная, думаешь, я старъ, такъ не уцравлюсь съ тобой, скручу мерзавца... 0 скотина, о пьяница, изъ хаты выпру... Вонъ, вонъ!

Въ груди старца клокотало; онъ, какъ обезсилен-ный левъ, глухо рыкалъ, потрясая костлявыми ру-ками. Единственный огромный зрячій глазъ его подъ темной бровью горѣлъ голубымъ огнемъ, ноздри не-болыпого, съ чуть замѣтной благородной горбинкой носа широко раздувались, блѣдно-пергаментный пока-тый лобъ и осунувшіяся щеки совсѣмъ побѣлѣли; сивая кудрявая грива волосъ тряслась, тряслась и енѣжно-бѣлая бородка.

Леонтій опустилъ занесенную ногу, бросилъ по-лѣно и крупными, нервными шагами пошелъ къ столу, оглядываясь въ сторону отца, и, щелкая бѣлыми зу-бамй, какъ голодный шакалъ, отрывисто огрызался:

— Какъ же, боюсь тебя! Прошли времена... Сиди на печи да смерти жди, вотъ твое дѣло, и не въ свое дѣло не мѣшайся! Тебя не спрашиваютъ... ишь рас-ходился. »

Хотя говорилъ онъ довольно громко, однако, съ такимъ расчетомъ, чтобы глухой отецъ не разслышалъ.

Ужъ лѣтъ пять, какъ старикъ Пётра замѣтно обезсилѣлъ и оглохъ. Съ тѣхъ поръ Леонтій въ грошъ

И. А РОДЮНОВ Ь. 11 161

не ставилъ его, но въ минуты, когда Пётра обруіпи-валъ на него свой гнѣвъ, прежній страхъ передъ гроз-нымъ когда-то отцомъ снова овладѣвалъ сердцемъ Ле-онтія. ..

— Да какъ же его не бить, его убить мало!—кри-чалъ Леонтій о сынѣ. — Чуть весь дворъ не спалилъ съ своими цыгарками! Што-жъ тогда, позвольте васъ спросить, родители мои любезные? Чуть весь дворъ не спалилъ...—спрашивалъ Леонтій, разводя руками. — Што-жъ тогда? въ кусочки иттить прикажете съ та-кой оравой?

— Жалости у тебя ни на каплю нѣту-ти, Левонъ,

— не слушая сына, говорила задыхающаяся Пра-сковья, уложенная Катериной и Егоромъ на кровать.

— Добрые люди всякую тварь милуютъ, а ты же-стокосердный какой-то уродился, точно подмѣнилъ его кто, а не я' носила тебя Цодъ сердцемъ. Одного-то, единаго, какъ зѣницу ока, сына своего, кровь свою, безотвѣтнаго робенка за всякую малую бездѣлицу за-биваешь до полусмерти. Бога въ тебѣ нѣту-ти, Левонъ. Егорушка, подь ко мнѣ, сядь тутъ, горемычная моя сиротушка. Тутъ ёнъ тебя не тронетъ, небось. Роди-ла же такого татарина и въ кого?

Старуха зарыдала.

— Нашъ отецъ пальцемъ никогда безъ дѣла никого изъ васъ не тронулъ, а ты? О-охъ, Господи, Царь Не-бёсный! Сколько жисти-то прожито ребенкомъ, съ во> робьиный носокъ, а што муки-то ёнъ принялъ. Што бы сказала Марьюшка? Думаешь, она не видитъ оттуда-го, какъ ты тиранишь ейную дѣточку? , На то ли, на муку ли такую лютую родила она его?

У Леонтія передернуло лицо.

— Ну, запѣла... теперича хошь д6'свѣтй, слухай, не переслухаешь причитаньевъ, — сказалъ Леонтій, досадливо махнувъ рукой.

Егоръ въ сѣрой домотканной свиткѣ, туго подпоя-санный ремешкомъ, съ взъерошенными волосами и по-

багровѣвшей правой щекой присѣлъ на лавку и, опу-стивъ голову, вертѣлъ шапку въруісахъ. Блѣдныя губы его вздрагивали.

— Брось его, Егорушка, — возясь вокругъ жарко растопившейся печи, громко, возмущенно говорила рас-краскѣвшаяся Катерина. — Што-жъ это за отецъ? Волкъ, а не отецъ. Ежели бы ‘меня кто такъ-то тронулъ хошь пальцемъ, минутки одной не осталась бы. А то ишь... право... какую моду взялъ... чуть што, сычасъ полѣномъ...

— То ты, а то ёнъ... Не учить его нельзя, житья не будетъ... — сказалъ Леонтій.

— Ты... ёнъ... — передразнила Катерина брата. — Это не ученье, а мученье. Лучше сразу пришибить, чѣмъ такъ тиранить. *

На печи не унимался старецъ, обзывалъ Леонтія грязной свиньей, пьяницей и настойчиво гналъ вонъ изъ избы.

Леонтій понялъ, что надо уйти.

— Ну, теперича собралась армія... хошь изъ избы бѣги... — сказалъ онъ обиженнымъ голосомъ и, взявъ шапку, вышелъ, сильно хлопнувъ дверью.

— Часто бьетъ-то? — спросила Катерина.

ІНестнадцатилѣтній Егоръ, не по лѣтамъ рослый и

ширококостный, хотя и съ впалой грудью, поднялъ на тетку свои печальные каріе глаза на пригожемъ желто-вато-блѣдномъ лицѣ и горько усмѣхнулся.

— Да попрежнему, почитай, рѣдкой день безъ по-бой обходится. Чуть што, сычасъ бить... — прогово-рилъ онъ, также печально усмѣхаясь, и перевелъ гла-за на шапку, которую гладилъ рукой.

— Да уйди отъ его, отъ йвѣря. Ты, слава Богуг, болыпой, свой умъ въ головѣ имѣешь, самъ прокор-мишься. 1 '

— Куда отъ отца уйдешь? — не сразу отвѣтилъ ма- ' , лый съ той же печальной усмѣшкой. — Опять къ ему

придешь, тогда еще хуже.

11* 163

— Я бы ушла, дня бы не осталась.

Егоръ помолчалъ.

— А што съ ими будетъ? — спросилъ Егоръ, ука-завъ глазами на стариковъ,—они и такъ безъ призору... кабы помёрли, только бы меня тутъ и видали... Сталъ бы я переносить такія муки?..

— Все равно не осталась бы. Своя-то жисть дороже.

— Да ёнъ все съ сердцовъ, гораздъ горячъ, чугь што, сычасъ бить, а потомъ сойдетъ съ его и ничего... зла въ себѣ не держитъ...

Въ избу вошла Елена, старшая сестра Катерины, съ полугодовалымъ ребенкомъ на рукахъ, прозрачная блѣдность личика котораго сразу бросалась въ глаза.

Баба только-что прибѣжала изъ своего села Рудѣ-ева, отстоявшаго отъ Черноземи въ верстѣ съ неболь-шимъ. Въ ранней молодости она была такъ же хороша собой, какъ и ея младшая сестра, 'но горькая жизнь съ пьяницей-мужемъ, многочисленные роды, потеря дѣ-тей, постоянная, безпросвѣтная нужда избороздили ея нрекрасное лицо преждевременными морщинами, стер-ли нѣжный румянецъ со щекъ, испортили стройный когда-то станъ и поселили въ выцвѣтшихъ отъ слезъ гол^быхъ глазахъ ея выраженіе такого безысходнаго горя, что нельзя было взглянуть на нихъ безъ того, * чтобы не перевернулось отъ жалости сердце. Сейчасъ правый глазъ ея слезился и усиленно моргалъ, лицо носило слѣды недавнихъ слезъ. . Сегодня вечеромъ Ѳома явился домой, по обыкновенію, пьяный и хотѣлъ утащить и продать самоваръ — послѣднюю драгоцѣн-ную- вещь въ домѣ. Изъ-за этого у нихъ произошла драка. Елена успѣла-таки отстоять самоваръ и отдать его сосѣдямъ насохранепіе вмѣстѣ сътрехлѣтней доч-кой, а сама, схвативъ мёныпого ребенка, побѣжала къ роднымъ спасаться отъ побоевъ мужа.

Катерина поставила на столъ большую деревянную чашку съ наложеннымъ верхомъ дымящейся картошкой*