Голод. Одержимые - Любовь Попова

в любую клинику и сдай тест. Сделай спермограмму прямо сейчас и убедись сначала, что можешь…

— Разрушаешь ты! — снова делает он шаг, но я тут же хватаю с тумбы первую попавшуюся пепельницу, тяжелую, надо сказать, и делаю замах. Стою, обороняясь, прекрасно зная, что в гневе Макар не всегда себя контролирует.

— Что?

— Я делал тест неделю назад, и он показал ровно тоже самое, что год назад, и еще год назад и чертовы все года моей жизни….!

— Не может быть, — рвано выдыхаю и распахиваю глаза шире, не веря, что он говорит правду. Внутри бьется на осколки надежды, а счастье раскалывается точно так же, как бьется об стену пепельница над головой Макара, и мой крик следом.

— Не может быть. Не может быть!

— Так что, скажи мне ты, Василиса, с кем ты трахалась?

Глава 26

— Ты больной! Как, скажи мне, как ты можешь мне не верить! Я же люблю тебя…

— Так если любишь, то хватит лгать! — орет он, и я срываюсь. Истерика близко. Не верит. Не верит?! Пусть тогда катится к черту. Со своими анализами. Там точно ошибка и он ошибка. Моя огромная, сексуальная ошибка, в голову которого я с воем кидаю пепельницу.

Он отклоняется и ошеломлённо смотрит на разлетевшиеся по всему кабинету осколки.

— *банутая!?

— Да! Да! Да! — ору я, что есть сил. — Не веришь, что ребенок твой, пошел тогда на х*й! Ты — мне — не — нужен! Не нужен, слышишь? А когда я сделаю тест на отцовство, я приду и запихну тебе его в рот…

— Василиса, следи за языком…

— То за п*здой следить, то за языком, пошел в задницу, Черкашин. Теперь точно все, — иду я к двери, как чувствую захват на руке и большое тело сзади. Зачем тормозит. Не верит же. Шлюхой считает. Пусть отпустит и не жмётся ко мне так близко, так нежно.

Стояк говорил только о том, что даже в такую вот бурю он меня хочет. Всегда меня хочет и любит, но не верит. Не верит… Ой, дурак.

— Малыш, — шепчет он мне в затылок, целует губами, держит крепко-крепко. Не вырваться. — Не кипятись, я не прав.

В душу рвется счастье, растет как дерево, цветет, но следующие его слова, как стук топора лесоруба. Дерево валится на землю, а я умираю вместе с ним.

— Ты просто боишься, что я буду тебя ругать, а я не буду. Мы пройдем через это… Вместе. Может быть, ты просто забыла. Выпила…

— Я не пила, — огрызаюсь, стараясь вырваться, но резким движением рука сжимает грудь.

— Тогда просто боишься…

— Тебя мне что ли бояться, — смеюсь наигранно и зло. — Ты даже анализ нормально сделать не можешь. Веришь кому угодно, только не мне…

Наверное, погорячилась, впрочем… Расставаться, так с музыкой, только теперь окончательно. Навсегда. Потому что, если нет доверия, хотя бы желания выслушать, то нет любви. Нет любви, нет веры в будущее.

Он касается губами шеи, разнося по коже привычные мурашки, стягивая внутренности в тугой узел. Мнет грудь руками, трется членом.

— Малыш, любимая… — рукой через брючки ласкает промежность, медленно, тягуче. Оттягивает сосок, рукой тянется внизу, задирает водолазку и шокирует напряженное тело касанием, как оголенным проводом. Я прикусываю губу, поднимая руки к его волосам, дергаю пальцами. Хочу его всегда, всегда… Пальцы внутри брюк, толкается через них все чаще. Елозит, готов содрать их к чертовой матери. Так сладко, так сладко с ним всегда. Сжимаю бедра, чувствую, как намокла, как теку. Последний раз? Опять? Или не стоит?

— Мы все решим, — слышу его приглушенный голос через туман похоти и вожделения. — Это глупое недоразумение. Срок маленький и скоро все будет, как прежде. Мы решим проблему.

А… Что? Что, бл*ть?

— Не поняла, — дыхание спирает, в горле ком. Каблуком ботинка резким ударом даю по голени, тут же вырываюсь. Смотрю в эти глаза. Такие любимые. Такие дикие сейчас.

— Какую проблему?

— Плод, что ты носишь…

— Плод? — переспрашиваю, перебивая. С трудом дышу и невольно опускаю на живот руки. Защищаю. — Плод?!

Это не мой мужчина. Я его не знаю. Кто ты, урод? Верни мне моего Макара. Верни же… Потому что ты хочешь забрать то, что я так хотела. Семя нашей любви. Его и мое. Ты не Макар!

— Это не плод! Это ребенок! Ребенок, слышишь! Твой и мой.

— Ты не родишь его, это я тебе говорю. Сделаешь аборт, и все станет как прежде. Ты сама подумай, — идет он за мной, когда, резко развернувшись шагаю к двери, мотая головой. Не верю. Не могу поверить, что он серьезно? Заболел? Подменили? Наркотики? В сердце такая дыра, что не зашить, не залатать. Убьёт ребёнка, чтобы и дальше беззаботно трахаться? Да, Дамира, о-очень серьезный мужчина. На полном серьёзе влюблен в мои дырки.

— Подумай, Вась, ну какой ребенок при нашем образе жизни…

— Твоем…

— Нашем, потому что, помнится, ты сказала, что при любом раскладе останешься со мной, — слышу, что злится, а мне плевать, потому что всю свою любовь я перенесла на не родившегося малыша, а этот урод собирается от него избавиться.

— Ты не говорил, что собираешься стать детоубийцей, — говорю хрипло. Пальцы на ручке, нажимаю и чувствую захват на шее. Отвали. Просто уже отвали.

— А я сказал, что скорее сдохну, чем отпущу тебя, — яростно шипит он в ухо, давит на какие-то точки. Больно. И шорох мыслей в голове становится все тише, а дыхание все реже.

— Я все сам решу. Ты даже не поймешь ничего. Забудешь… — говорит он, и я чувствую, как расслаблено тело в его руках, как в рот льется порядочная порция горького алкоголя. Закашливаюсь и почти сразу теряю сознание, ощущая на губах вкус его поцелуя.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

Глава 27. Макар

Мне даже думать не хочется о том, с кем она была.

Чревато последствиями.