Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

Тем временем старшая невестка У уговаривала Юэнян:

— Разве тебе, золовушка, в твоем-то положении можно так раздражаться! И ведь из-за пустяка. Когда меж вами, сестры, царит мир и согласие, мне гостить у вас — одно удовольствие. Когда же ругань затеваете и к советам не прислушиваетесь, это никуда не годится.

Во время ссоры монахини отправили послушниц полакомиться сладостями, а сами, завернув коробки с подарками, поднялись из-за стола и попрощались с Юэнян.

— Не обессудьте, не взыщите, наставницы милосердные! — говорила им Юэнян.

— Что вы, бодхисаттва! — уверяла ее монахиня Сюэ. — Будьте покойны! Очага без дыма не бывает. В сердце всегда теплится невидимый огонек, а стоит пошевелить — и задымит. Друг дружке уступать надобно, тогда и жизнь пойдет на лад. Как предписано буддийским законом: охлади сердце, чтобы уподобилось оно ладье одинокой, что недвижно стоит на причале. Очисти престол души и откроется путь к просветлению. Если же ослабишь путы, отомкнешь замки, то пусть хоть тьмою снизойдут духи-хранители с ваджрами, им тебя не спасти. Человек должен обуздать страсти и пыл. Будда и патриархи именно с этого начали подвижничество. Мы пошли. Простите нас, бодхисаттва, за беспокойство и живите по-хорошему.

Монахини поклонились. Юэнян ответила им поклонами.

— С пустыми руками отпускаю вас, наставницы милосердные, — говорила она. — Не обессудьте. Я к вам слугу с гостинцами направлю.

Юэнян обратилась к падчерице и Ли Цзяоэр:

— Проводите наставниц. Собаку подержите.

Когда монахини ушли, Юэнян присоединилась к невестке У и остальным.

— Глядите! — говорила она. — Руки совсем онемели. А до чего холодные! Кроме чаю с утра крошки в рот не брала.

— Как я тебя, золовушка, уговаривала, — вставила невестка, — не волнуйся, не горячись! Нет, ты меня не хотела слушать. А тебе время подходит. Разве так можно!

— Но ты же, невестушка, сама очевидица, — продолжала хозяйка. — Разве я ругань начала? Зачем перекладывать с больной головы на здоровую? Я всегда уступаю, только мне никто не уступит. Мужа захватила и держит. Они с горничной заодно. Что они там у себя вытворяют, другим и в голову не придет. Женщина, а ни стыда ни совести. Себя она не видит, других распутными обзывает. Бывало, сестрице Ли житья не давала, целыми днями ругалась. И чего она только на нее ни наговаривала. Все у нее виноваты, только сама она невинна, как святая. Коварства и вероломства в ней хоть отбавляй. Словом, зверь в человеческом обличии. Она никаких доводов не признает, а клятвами огорошит любого. Но я за ней слежу, глаз не спускаю. И что ее ждет впереди? Вот при вас ведь дело было. Я, по-хорошему, чай приготовила, ее матушку к столу ждала, так она, видите ли, ни слова не говоря, домой отправила. Она спит и видит с кем бы поругаться. Подкрасться под двери и подслушать! Это еще что за новость!? Да кто тебя испугался! Наговаривай мужу сколько влезет. Разойдемся, и дело с концом.

— Я все время у печи стояла, — заговорила Сяоюй. — Когда матушка Пятая могла подойти? Я и шагов-то ее не слыхала.

— Она нарочно войлочные туфли обувает, — пояснила Сюээ. — Ступает как приведение, чтобы шагов не слышали. А вспомните, когда она к нам пришла. Сколько мне крови попортила! И чего только про меня не наговаривала! Из-за нее меня хозяин не раз бил. А вы тогда, матушка, меня винили.

— Ей человека живьем закопать — дело привычное, — подтвердила Юэнян. — Теперь она меня доконать решила. Видала, как она головой об пол билась, истерику закатывала? Это она чтоб хозяин узнал, чтобы меня унизить.

— Напрасно вы так говорите, матушка, — заметила Ли Цзяоэр. — Ей свет не перевернуть.

— Плохо ты ее знаешь, — продолжала Юэнян. — Это же оборотень, лиса девятихвостовая. С такой, как я, она в два счета разделается, не таких приканчивала. Ты вот сама из певиц и у нас не первый год, а подобных выходок себе не позволяешь. Врывается вчера ко мне и заявляет хозяину: «Ты идешь или нет? Я пошла». Как будто хозяин только ей одной и принадлежит. Захватила его и ни в какую. Так это меня разозлило! Он после поездки в столицу ни разу в дальних покоях не был. Даже к той, у кого день рождения, идти не дает. Ей палец в рот не клади — всю руку отхватит.

— Крепись, золовушка, — уговаривала ее госпожа У. — Слабая ты и болезная. Зачем так к сердцу принимаешь? Пусть делает, как знает. А будешь за других стараться, себе врагов наживешь.

Юйсяо накрыла на стол, но Юэнян даже не коснулась еды.

— Голова у меня болит и тошнота подступает, — сказала она и велела Юйсяо постелить на кане: — Я прилягу. — Она обернулась к Ли Цзяоэр: — А ты покушай со сношенькой за компанию.

Барышня Юй собралась домой. Хозяйка велела положить ей в коробку сладостей и наградила ее пятью цянями серебра.

Симэнь Цин после допроса грабителей вернулся к обеду. Только он переступил порог, как от коменданта Цзина явился слуга за ответом.

— Передай батюшке мою сердечную благодарность за ценные подношения, — наказывал слуге Симэнь. — Но к чему было тратиться? Забирай-ка их назад. Когда удастся дело сделать, тогда другой вопрос.

— Нельзя мне с подарками домой являться, — умолял слуга. — Мне батюшка такого наказа не давали. Пусть уж у вас полежат, батюшка.

— Ну ладно! — согласился Симэнь. — Поблагодари от меня хозяина.

Он передал слуге ответ и лян серебра в награду, а сам прошел в покои Юэнян.

Юэнян спала на кане. Симэнь не раз окликнул ее, но ответа не последовало. Горничная и служанки тоже не решились рассказать о случившемся. Тогда он проследовал в передние покои к Цзиньлянь. Она тоже спала, обхватив руками подушку. Волосы у нее были всклокочены. И она голосу не подала. Симэнь еще больше встревожился и направился к Юйлоу. Она не смогла скрыть и рассказала ему, как поругались утром Юэнян и Цзиньлянь. Симэнь был вне себя. Он вернулся к Юэнян и поднял ее на руках.

— Тебе в таком положении совсем не надо обращать внимание на эту потаскушку, — говорил он. — И к чему ты с ней связываешься?!

— То есть как это связываюсь? — недоумевала Юэнян. — Кто с ней ругался?! Спроси любую, я к ней пришла или она ко мне. Я как ни в чем не бывало чай приготовила. Матушку Пань пригласила, а она гонор выказала. Взяла да выпроводила мать родную. А потом заявилась и давай ругаться. Головой об пол билась, волосы у нее растрепались. Кричит — как монарх на престоле. Не знаю, как она меня не избила. Если б не уговорили, в драку бы полезла. Ни за что человека оскорбить у нее в натуре. Думала, я ей покорюсь. Только и твердит: «раз тебя, мол, по всем правилам выдавали, а меня нет, возьму разводную и уйду». Ей слово, а она тебе десять. Целые потоки обрушивает, как река Хуай в половодье. Куда мне с ней тягаться! От такой нахалки и грубиянки меня как подкосило. В жар бросило. Где там ребенка ждать! Будь принц наследный, и того в утробе загубит. Я была ни жива ни мертва. Думала, выкину. И лучше б очиститься, чтобы на тот свет брюхатой не идти. А ночью бы веревку да в петлю. Тогда уж вы с ней делайте, что хотите. А то она меня в гроб вгонит, как сестрицу Ли вогнала. Да и тебе невтерпеж: надо ж каждые три года по одной жене хоронить.[1433]

Не услышь такого Симэнь Цин, все бы шло своим чередом, а тут он прямо из себя вышел.

— Сестрица! Дорогая моя! — обнимая Юэнян, говорил он. — Не ставь ты себя на одну доску с этой потаскухой. Она ж понятия не имеет, что высоко, а что низко, что благоуханно, а что зловонно. Успокойся! Ты же мне дороже всех. Ну такого я ей не прощу! Я ей сейчас покажу.

— Да ты ей слова сказать не посмеешь. Она тебя тут же на цепь посадит.

— Пусть только попробует. Она у меня пинков отведает. Ну а ты как себя чувствуешь? Ела?

— Какое там! Утром чай приготовила, матушку Пань ждала, а тут она на меня набросилась. У меня под ложечкой распухло, живот опустился и боли поднялись. Голову разламывает, и руки онемели. Пощупай руку. До сих пор не отпускает.

Симэнь переминался с ноги на ногу.

— Так что же делать? — раздумывал он. — Надо немедленно позвать доктора Жэня. Пусть осмотрит и даст лекарства. Пока не стемнело, а то не пойдет.

— Разве этим поможешь? — говорила Юэнян. — Какого доктора ни зови, ежели судьба, и так выживешь, а нет все равно на тот свет пойдешь. Вот уж тогда с облегчением вздохнете. Какая ни будь жена, даже сама хорошая, — все равно как кирпич в стене. Упал один, вставят другой. Когда я умру, ты ее Первой женой сделай, ладно? Такой умной только хозяйством и править.

— И не надоело тебе говорить про эту потаскушку? Брось ты дерьмо ворошить! И на что она тебе сдалась. Надо Жэнь Хоуси звать, а то не вселился бы гнев тебе в нутро. Младенцу может повредить.

— Тогда бабушку Лю позови, — предложила Юэнян. — Она снадобьем напоит. А может, иглоукалыванием головную боль остановит.

— Пустое не говори! — возразил Симэнь. — Знает ли эта проходимка, как лечить беременных? Нет, пусть слуга седлает коня и едет за доктором Жэнем.