Истина - Эмиль Золя
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда были объявлены имена присяжныхъ засѣдателей, всевозможныя интриги и ухищренія развились въ еще болѣе сильной степени. Среди этихъ засѣдателей находилось нѣсколько торговцевъ, ремесленниковъ, два отставныхъ капитана, врачъ и архитекторъ. Противъ нихъ сейчасъ же открыли самыя рѣшительныя военныя дѣйствія и произвели отчаянный натискъ; «Маленькій Бомонецъ» напечаталъ полностью ихъ имена, фамиліи и адреса; имъ угрожали насиліемъ разсвирѣпѣвшей толпы, если они не осудятъ. Они получали анонимныя письма; къ нимъ приходили нежданные посѣтители, которые умоляли ихъ подумать о женахъ и дѣтяхъ и смущали ихъ своими рѣчами. Въ то же время въ салонахъ шли оживленные толки о предполагаемыхъ и болѣе или менѣе вѣроятныхъ убѣжденіяхъ каждаго изъ присяжныхъ. Осудятъ они или не осудятъ? Въ пріемный день прекрасной госпожи Леларруа, по субботамъ, только и говорилось, что объ этомъ. Всѣ присутствующія дамы: генеральша Жаруссъ, маленькая, некрасивая чернушка, что, впрочемъ, не мѣшало ей наставлять рога своему мужу, генералу, самымъ открытымъ образомъ; жена предсѣдателя Граньона, все еще красивая, томная особа, въ которую влюблялись всѣ молодые товарищи прокурора; жена префекта Энбизъ, тонкая и лукавая парижанка, которая много слушала, но мало говорила; здѣсь же появлялась иногда злобная госпожа Дэ, жена слѣдственнаго судьи, а также госпожа де-ла-Биссоньеръ, жена прокурора республики, очень кроткая, очень сдержанная, рѣдко выѣзжавшая въ свѣтъ, — всѣ эти дамы собрались на большой праздникъ, устроенный въ помѣстьѣ Дезирадѣ семьей Сангльбефъ, по совѣту барона Натана, который убѣдилъ свою дочь Лію, перешедшую въ католичество подъ именемъ Маріи, побѣдить свое обычное равнодушіе и принести себя въ жертву доброму дѣлу, какъ всѣ эти дамы. Роль, которую сыграли въ этомъ дѣлѣ женщины, была, дѣйствительно, выдающаяся: онѣ, по словамъ депутата Марсильи, представляли изъ себя настоящую армію; онъ держалъ себя съ однѣми — какъ симонистъ, съ другими — какъ антисимонистъ, ожидая, на чьей сторонѣ будетъ побѣда. Между враждующими сторонами борьба приняла самый отчаянный характеръ по вопросу о закрытыхъ дверяхъ, поднятому въ газетѣ «Маленькій Бомонецъ», которая утверждала, что нѣкоторые свидѣтели должны быть допрошены отдѣльно, не въ присутствіи публики. Конечно, газета додумалась не сама до такой постановки вопроса; въ этомъ сказывалось глубокое знаніе толпы, для которой всякая тайна всегда является возбуждающимъ средствомъ и придаетъ еще больше пикантности обвиненію; кромѣ того, допросы при закрытыхъ дверяхъ имѣютъ еще то удобство, что, въ случаѣ, если обвиненіе покажется несправедливымъ, всегда можно сослаться на то, что многія доказательства остались скрытыми. Симонисты почуяли опасность и запротестовали; между тѣмъ какъ антисимонисты, охваченные внезапною добродѣтельною стыдливостью, кричали о томъ, что невозможно оскорблять слухъ честныхъ людей передачей отвратительныхъ подробностей, какъ, напримѣръ, отчетъ о вскрытіи, гдѣ встрѣчались такія сообщенія, которыхъ не могли слушать женщины. Такимъ образомъ весь Бомонъ являлся ареной всевозможныхъ споровъ и интригъ, которые все возрастали и въ послѣднюю недѣлю до начала судебнаго процесса достигли высшей степени.
Наконецъ наступилъ давно ожидаемый день 20-го октября. Маркъ къ этому времени уже вернулся въ Жонвиль вмѣстѣ съ женой Женевьевой и дочуркой Луизой; госпожа Дюпаркъ удержала ихъ у себя во все время каникулъ, что было удобно для Марка, потому что онъ продолжалъ вести самые тщательные розыски, которые, къ сожалѣнію, остались безъ всякаго результата. Тѣмъ не менѣе онъ былъ радъ, когда начались учебныя занятія и онъ долженъ былъ покинутъ Мальбуа; ему тягостно было жить въ домѣ, гдѣ никогда ни слова не говорилось о дѣлѣ, которое поглощало все его вниманіе; онъ ощутилъ полное счастье, очутившись въ своей школѣ, среди ребятъ, которыхъ любилъ всею душою. Онъ записался, какъ свидѣтель со стороны защиты, желая говоритъ о высокой нравственности Симона, и теперь ждалъ процесса съ возрастающимъ волненіемъ, не теряя надежды на торжество добродѣтели и на полное оправданіе подсудимаго. Ему казалось невозможнымъ, чтобы въ наши дни во Франціи, этой странѣ свободы и великодушнаго благородства, былъ осужденъ человѣкъ безъ всякихъ доказательствъ его виновности. Когда онъ пріѣхалъ въ Бомонъ въ понедѣльникъ утромъ, ему показалось, что онъ попалъ въ осажденный городъ. Всюду стояли войска; отряды жандармовъ охраняли входъ въ залу суда; чтобы проникнуть туда, ему пришлось бороться со множествомъ препятствій, хотя при немъ была бумага, въ которой онъ призывался въ качествѣ свидѣтеля. Внутри суда всѣ лѣстницы и коридоры тоже охранялись солдатами. Зала суда, недавно отдѣланная, грубо освѣщенная шестью ничѣмъ не завѣшенными окнами, блистала позолотой и окраской стѣнъ подъ мраморъ. Она была полна публики еще за два часа до начала засѣданія; вся избранная часть общества помѣщалась за креслами судей; дамы въ яркихъ туалетахъ виднѣлись всюду, даже на скамьяхъ, гдѣ должны были сидѣть присяжные засѣдатели; среди публики замѣчалось много злобныхъ, подозрительныхъ физіономій, подкупленныхъ манифестантовъ, которые уже прославились уличными безпорядками, и среди нихъ нѣсколько физіономій молодыхъ патеровъ. Приходилось долго ждать, и Маркъ услѣлъ разглядѣть всѣ физіономіи и почувствовать, въ какой атмосферѣ страстной враждебности онъ находился.
Наконецъ показался судъ, — Граньонъ и судьи, а за ними прокуроръ республики Ла-Биссоньеръ. Первыя формальности прошли очень скоро; разнесся слухъ, что только съ трудомъ удалось собрать полный составъ присяжныхъ: очень многіе представили уважительныя причины для своего исключенія, — такъ великъ былъ страхъ передъ предстоящею отвѣтственностью. Прошло немало времени, пока всѣ двѣнадцать присяжныхъ, на которыхъ палъ жребій, появились гуськомъ въ залѣ суда и заняли свои мѣста съ печальнымъ видомъ осужденныхъ. Между ними было пять лавочниковъ, два ремесленника, два рантье, врачъ, архитекторъ и капитанъ въ отставкѣ; архитекторъ, человѣкъ очень набожный, получавшій заказы отъ клерикаловъ, по имени Жакенъ, шелъ впереди; его выбрали старшиной присяжныхъ. Если защита не протестовала противъ его избранія, то только потому, что онъ славился, какъ вполнѣ честный, правдивый и корректный человѣкъ. Появленіе присяжныхъ, въ общемъ, вызвало разочарованіе въ публикѣ; антисемиты съ волненіемъ вглядывались въ нихъ и повторяли ихъ имена; нѣкоторые показались имъ не особенно надежными; разсчитывали на болѣе благопріятный составъ, который явился бы съ заранѣе подготовленнымъ обвиненіемъ.
Среди полной тишины начался допросъ Симона. Его появленіе произвело неблагопріятное впечатлѣніе: маленькаго роста и неловкій въ движеніяхъ, онъ не располагалъ въ свою пользу. Когда онъ всталъ, чтобы отвѣчать на вопросы, то показался многимъ просто нахаломъ, — такъ спокойно и рѣзко звучали его отвѣты.
Предсѣдатель Граньонъ, по своему обыкновенію, взялъ насмѣшливо-презрительный тонъ и не спускалъ своихъ маленькихъ, пронзительныхъ глазъ съ защитника Дельбо, котораго называлъ анархистомъ, собираясь его уничтожить однимъ движеніемъ мизинца. Онъ острилъ, стараясь вызвать смѣхъ въ публикѣ; его возмущало спокойствіе Симона, котораго невозможно было сбить съ толку; онъ говорилъ только правду, и потому его нельзя было уличить въ противорѣчіи. Мало-по-малу Граньонъ становился дерзкимъ, желая вызвать какое-нибудь замѣчаніе со стороны Дельбо; но тотъ, зная, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, молча улыбался. Въ общемъ первый день засѣданія возбудилъ надежды симонистовъ и очень обезпокоилъ антисимонистовъ: подсудимый точными и увѣренными отвѣтами вполнѣ установилъ время своего возвращенія въ Мальбуа, объяснилъ, какъ онъ прямо прошелъ въ свою квартиру, къ женѣ, и предсѣдатель суда не могъ опровергнуть его показаній никакимъ точнымъ и убѣдительнымъ фактомъ. Появившіеся свидѣтели защиты были встрѣчены криками и свистками, и на ступеняхъ зданія суда чуть-чуть не произошла драка.
На слѣдующій день, во вторникъ, начался допросъ свидѣтелей при еще большемъ стеченіи публики. Первымъ былъ допрошенъ младшій учитель Миньо, который не былъ на судѣ такъ твердъ въ отвѣтахъ, какъ передъ слѣдственнымъ судьей; онъ нерѣшительно указывалъ тотъ часъ, когда слышалъ шаги; его совѣсть честнаго малаго какъ будто трепетала передъ ужасными послѣдствіями его показаній. Но мадемуазель Рузеръ, напротивъ, давала свои показанія съ точною жестокостью: она спокойно указывала часъ — одиннадцать безъ четверти, прибавляя, что отлично распознала голосъ и шаги Симона. Затѣмъ послѣдовалъ длинный рядъ желѣзнодорожныхъ служащихъ, случайныхъ прохожихъ; посредствомъ ихъ показаній старались установить, воспользовался ли подсудимый поѣздомъ десять тридцать, какъ то утверждалъ прокуроръ, или онъ вернулся пѣшкомъ, какъ показывалъ самъ; показанія были безконечны, противорѣчивы и сбивчивы, но общее впечатлѣніе получилось скорѣе въ пользу защиты. Наконецъ появились столь нетерпѣливо ожидаемые отецъ Филибенъ и братъ Фульгентій. Первый отвѣчалъ очень сдержанно и разочаровалъ публику; онъ просто объяснилъ глухимъ голосомъ, въ какомъ видѣ нашелъ жертву на полу около кровати. Братъ Фульгентій, напротивъ, позабавилъ всю аудиторію необыкновенно сбивчивымъ, но восторженнымъ разсказомъ того же самаго событія, причемъ кривлялся и размахивалъ руками, какъ сумасшедшій; онъ, повидимому, остался очень доволенъ произведеннымъ впечатлѣніемъ, такъ какъ умышленно путалъ и перевиралъ все, что говорилъ съ самаго начала слѣдствія. Наконецъ были допрошены три помощника, братья Исидоръ, Лазарь и Горгій, которые были вызваны въ качествѣ свидѣтелей защитниками подсудимаго. Дельбо легко пропустилъ двухъ первыхъ, послѣ нѣсколькихъ незначительныхъ вопросовъ; но когда очередь дошла до Горгія, онъ всталъ и выпрямился во весь свой ростъ. Бывшій крестьянинъ, сынъ садовника при помѣстьѣ Вальмари, Жоржъ Плюме, превратившійся впослѣдствіи въ брата Горгія, былъ крѣпкій и здоровый малый, хотя и худощавый; низкій и суровый лобъ, выдающіяся скулы и чувственный ротъ подъ острымъ, хищнымъ носомъ не внушали никакой симпатіи. Черный, гладко выбритый, онъ поражалъ постояннымъ нервнымъ подергиваніемъ лица, особенно лѣвой стороны верхней губы, причемъ онъ невольно оскаливалъ зубы, и это придавало ему зловѣщій, непріятный видъ. Когда онъ появился въ своей старой, обтрепанной рясѣ съ бѣлыми брыжжами довольно сомнительной чистоты, но всей аудиторіи пронеслось какое-то содроганіе, совершенно необъяснимое. Между свидѣтелемъ и адвокатомъ сразу же загорѣлся словесный поединокъ; вопросы сыпались острые, какъ удары шпаги; отвѣты, которые парировали нападеніе, были отрывистые; его спрашивали, какъ онъ провелъ вечеръ въ день преступленія, сколько времени затратилъ, чтобы отвести домой маленькаго Полидора, и когда вернулся въ училище. Публика слушала въ недоумѣніи, не понимая, куда клонятся вопросы защитника, и какое значеніе имѣетъ подобный допросъ, такъ какъ сама личность монаха была для большинства совсѣмъ незнакома. Впрочемъ, братъ Горгій не затруднялся въ отвѣтахъ и давалъ ихъ рѣзкимъ, ироническимъ тономъ; онъ привелъ доказательства, что въ половинѣ одиннадцатаго лежалъ въ своей кельѣ и спалъ; братья Исидоръ и Лазарь были вновь допрошены, а также привратникъ школы и двое изъ горожанъ, запоздавшихъ на прогулкѣ: всѣ подтвердили то, что говорилъ Горгій. Эта схватка, впрочемъ, не окончилась безъ вмѣшательства предсѣдателя суда Граньона, который воспользовался случаемъ, чтобы лишить Дельбо голоса; онъ сдѣлалъ это на томъ основаніи, что тотъ ставилъ духовному лицу оскорбительные вопросы. Дельбо возражалъ; загорѣлся споръ, во время котораго братъ Горгій стоялъ съ торжествующимъ видомъ и бросалъ презрительные взгляды въ сторону Дельбо, точно хотѣлъ показать, что не боялся ничего, потому что находился подъ покровительствомъ своего Бога, неумолимаго въ преслѣдованіи и наказаніи невѣрныхъ. Хотя Дельбо и не добился никакихъ благопріятныхъ результатовъ, но самый инцидентъ произвелъ большую сенсацію; многіе боялись, что у присяжныхъ могли возникнуть сомнѣнія, и Симонъ могъ бытъ оправданъ. Этотъ страхъ, впрочемъ, вскорѣ смѣнился торжествомъ, когда приглашенные эксперты, Бадошъ и Трабю, объяснили среди всеобщаго смятенія, какимъ образомъ они раскрыли иниціалы Симона Е и С, переплетенные вмѣстѣ, въ уголкѣ прописи, гдѣ никто ничего не могъ разобрать. Эта пропись являлась собственно единственнымъ вещественнымъ доказательствомъ, и показаніе этихъ двухъ экспертовъ имѣло рѣшающее значеніе. Ихъ слова представляли собою осужденіе Симона, и въ эту минуту отецъ Филибенъ, который внимательно слѣдилъ за ходомъ дѣла, обратился съ просьбой къ предсѣдателю позволить ему сдѣлать еще показаніе. Онъ заговорилъ громкимъ и восторженнымъ голосомъ, совершенно непохожимъ на тотъ глухой тонъ, какимъ онъ давалъ свои первыя показанія; онъ сообщилъ о томъ, что видѣлъ письмо, подписанное точно такими же иниціалами. Когда Граньонъ сталъ настаивать на болѣе подробномъ показаніи, отецъ Филибенъ протянулъ руки къ распятію и заявилъ театральнымъ голосомъ, что это секретъ исповѣдальни, и что онъ ни слова не можетъ прибавить къ своимъ показаніямъ. Засѣданіе было закрыто при общемъ смятеніи и невыразимомъ шумѣ и гвалтѣ. Въ среду былъ поставленъ вопросъ о закрытыхъ дверяхъ. Предстояло выслушать отчетъ о судебномъ вскрытіи и допросить дѣтей. Предсѣдатель суда имѣлъ право рѣшить вопросъ о закрытыхъ дверяхъ. Не оспаривая этого права, Дельбо старался доказать весь вредъ подобной таинственности. Граньонъ, тѣмъ не менѣе, настоялъ на своемъ и приказалъ очистить залу; жандармы, которыхъ было достаточное количество, немедленно исполнили его приказаніе, выталкивая публику изъ дверей залы. Получилась страшная суматоха, толкотня, и затѣмъ въ коридорахъ начались разговоры, которые носили страстный и бурный характеръ. Допросъ продолжался два часа, и за это время возбужденіе постепенно усиливалось. Все то, что говорилось въ залѣ, казалось, проникало сквозь стѣны; передавались самыя ужасныя подробности, которыя волновали публику и вызывали всеобщее негодованіе. Говорили о тожъ, что было написано въ отчетѣ судебнаго вскрытія; обсуждали каждое выраженіе, дополняя его новыми подробностями, до сихъ поръ неизвѣстными, и которыя еще больше подтверждали виновность Симона. Затѣмъ послѣдовали догадки о показаніяхъ учениковъ, дѣтей Бонгара, Долуара, Савена и Миломъ. Имъ приписывали то, чего они никогда не говорили. Всѣ прониклись увѣренностью, что дѣти были также подвергнуты насилію; наконецъ многіе утверждали, несмотря на протесты Дельбо, что сами симонисты просили о томъ, чтобы допросы были произведены при закрытыхъ дверяхъ, ради спасенія свѣтской школы отъ такого посрамленія. Оставалось ли послѣ этого какое-нибудь сомнѣніе въ томъ, что Симонъ будетъ осужденъ? Тѣхъ, которые еще могли говорить о недостаточности уликъ, можно было убѣдить тѣми доказательствами, которыя были высказаны при закрытыхъ дверяхъ, и которыя были имъ неизвѣстны. Когда двери были снова раскрыты, публика ворвалась въ залу бурнымъ потокомъ, разнюхивая и выслѣживая, что тутъ было говорено безъ нея, и возбужденная таинственными, грязными предположеніями. Конецъ засѣданія прошелъ въ допросѣ нѣсколькихъ свидѣтелей, вызванныхъ защитой, въ томъ числѣ и Марка; всѣ говорили о томъ, какой добрый и мягкій человѣкъ Симонъ, какой онъ нѣжный мужъ и любящій отецъ. Одинъ изъ свидѣтелей обратилъ на себя особенное вниманіе публики: это былъ инспекторъ народныхъ школъ, Морезенъ, которому Дельбо устроилъ очень непріятную штуку, вызвавъ его въ качествѣ свидѣтеля. Морезенъ являлся оффиціальнымъ представителемъ министерства народнаго просвѣщенія и, желая, съ одной стороны, угодить непосредственному начальству, инспектору академіи Баразеру, котораго считалъ скрытымъ приверженцемъ симонистовъ, принужденъ былъ дать хорошій отзывъ о Симонѣ, какъ о преподавателѣ; зато потомъ Морезенъ не могъ воздержаться, чтобы не сдѣлать нѣсколько намековъ на его плохую нравственность, лукавство и коснуться вообще вопроса о религіозной нетерпимости.