Истина - Эмиль Золя
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На основаніи всѣхъ этихъ данныхъ былъ составленъ обвинительный актъ. Симонъ лгалъ, что не вернулся въ Мальбуа по желѣзной дорогѣ съ поѣздомъ десять тридцать, который идетъ отъ Бомона двѣнадцать минутъ. Онъ былъ дома ровно безъ четверти одиннадцать; въ этотъ именно часъ мадемуазель Рузеръ слышала шаги, шумъ закрываемой двери и голоса. Очевидно, что маленькій Зефиренъ, вернувшись изъ капеллы Капуциновъ, еще не ложился спать, а разглядывалъ и убиралъ картинки духовнаго содержанія, которыя нашли въ полномъ порядкѣ на его столѣ; такимъ образомъ преступленіе должно было быть совершено между тремя четвертями одиннадцатаго и одиннадцатью часами. Факты вытекали одинъ изъ другого въ самомъ послѣдовательномъ порядкѣ. Симонъ, замѣтивъ свѣтъ въ комнатѣ племянника, вошелъ къ нему, засталъ его въ рубашкѣ, въ ту минуту, когда онъ ложился въ кровать. Безъ сомнѣнія, видя несчастное тѣло убогаго мальчика съ личикомъ ангела, онъ поддался внезапному преступному порыву безумія; существовали показанія, что онъ ненавидѣлъ ребенка, исповѣдывавшаго католическую религію; предполагали, что убійство могло быть совершено на подкладкѣ религіознаго фанатизма, и это предположеніе перешло уже въ увѣренность въ умахъ толпы. Но, не опираясь даже на такое предположеніе, можно было нарисовать слѣдующую картину: ужасное насиліе, протестъ ребенка, крики; преступникъ, охваченный страхомъ, запихалъ ему въ ротъ первое, что попалось подъ руку, чтобы заглушить крики; потомъ, когда мальчикъ выбросилъ комокъ бумаги и сталъ кричать еще громче, преступникъ, совершенно обезумѣвъ отъ страха, схватилъ его за горло и задушилъ.
Не поддавалось объясненію, какимъ образомъ у Симона очутились номеръ «Маленькаго Бомонца» и пропись, скомканные вмѣстѣ. Номеръ, однако, долженъ былъ находиться въ его карманѣ, а не у ребенка. Что касается прописи, то мнѣнія расходились; неизвѣстно, находилась ли пропись у мальчика, или у Симона; но потомъ было принято послѣднее предположеніе, какъ болѣе логичное, а показанія экспертовъ еще болѣе подтвердили, что пропись принадлежала Симону, потому что она была помѣчена его иниціалами. Послѣ совершенія преступленія все объяснялось очень просто: Симонъ оставилъ жертву лежащей на полу, а комнату въ полномъ безпорядкѣ, и только открылъ настежь окно, чтобы дать возможность предположить, что преступникъ вскочилъ въ комнату извнѣ. Съ его стороны было непростительною оплошностью, что онъ не уничтожилъ прописи и листка газеты, которые скомканными лежали на полу; но это доказываетъ, насколько онъ не владѣлъ собою. Очевидно, что онъ не могъ сразу идти къ женѣ въ такомъ разстроенномъ видѣ, а сѣлъ гдѣ-нибудь на ступеньку лѣстницы, чтобы немного придти въ себя. Госпожу Симонъ не считали его сообщницей, тѣмъ не менѣе полагали, что она не говоритъ всей правды, утверждая, что мужъ ея вернулся довольный и веселый, и нѣжно ее обнималъ, и ласкалъ въ эту ночь; время, указанное ею, однако, подходило къ истинѣ: безъ двадцати минутъ двѣнадцать. Важно заявленіе Миньо, что онъ былъ крайне удивленъ тѣмъ, что старшій учитель такъ поздно всталъ въ то утро. Когда онъ отправился будить его, то засталъ Симона въ большомъ волненіи, а когда сообщилъ ему объ ужасномъ преступленіи, тотъ поблѣднѣлъ, какъ смерть, и ноги его подкосились. Мадемуазель Рузеръ, братъ Фульгентій и отецъ Филибенъ — всѣ сходились въ одномъ пунктѣ показаній: Симонъ почти лишился чувствъ, когда увидѣлъ тѣло племянника, хотя въ то же время выказалъ замѣчательную черствость и ничѣмъ не проявилъ своей печали. Развѣ это одно не было подавляющимъ доказательствомъ его виновности? А всѣ данныя, вмѣстѣ взятыя, не могли не убѣдить всякаго, что онъ и есть дѣйствительный преступникъ.
Послѣ того, какъ Дельбо формулировалъ такимъ образомъ обвинительный актъ, онъ добавилъ:
— Нравственная невозможность поступка очевидна для каждаго здравомыслящаго человѣка; къ тому же существуютъ и фактическія данныя, которыя опровергаютъ виновность Симона. Тѣмъ не менѣе надо признаться, что фабула построена съ удивительною ловкостью; она, главнымъ образомъ, направлена къ тому, чтобы дѣйствовать на воображеніе народныхъ массъ; это одна изъ тѣхъ легендъ, которыя усваиваются, какъ непреложныя истины; разубѣдить толпу въ неправдоподобіи подобныхъ басенъ почти невозможно… Наша ошибка заключается въ томъ, что мы не создали другой версіи, настоящей, которую могли бы во-время противопоставить легендѣ, выдуманной врагами Симона. Предположеніе о ночномъ бродягѣ, на которое вы опирались, совершенно неправдоподобно и только внесетъ смуту въ умы присяжныхъ. Кого же я долженъ обвинять и на чемъ могу построить свою защиту?
Маркъ, все время внимательно и молча слушавшій адвоката, не могъ удержать возгласа, въ которомъ выразилось его убѣжденіе, медленно сложившееся путемъ размышленій:
— Для меня не существуетъ сомнѣній: одинъ изъ братьевъ совершилъ насиліе и убійство!
Дельбо одобрилъ его заявленіе энергичнымъ жестомъ и воскликнулъ:
— Я самъ убѣжденъ безповоротно, что такъ оно и было. Чѣмъ болѣе я изучаю это дѣло, тѣмъ яснѣе для меня, что такое предположеніе вполнѣ основательно.
Видя, что Давидъ качаетъ головой въ знакъ безнадежнаго сомнѣнія, Дельбо продолжалъ:
— Да, я знаю, обвинить одного изъ этихъ господъ, не имѣя въ рукахъ неопровержимой улики, чрезвычайно опасно для судьбы вашего брата. Если мы не можемъ освѣтить это дѣло надлежащимъ образомъ, то лучше воздержаться отъ обвиненія, потому что ко всему прочему насъ обвинятъ еще въ диффамаціи, а за это можно жестоко поплатиться въ самомъ разгарѣ той клерикальной реакціи, которую мы теперь переживаемъ. Но вѣдь долженъ же я защищать вашего брата, а слѣдовательно, и указать на предполагаемаго преступника. Вы, конечно, согласитесь со мною, что намъ слѣдуетъ искать этого преступника, и по этому поводу мнѣ и хотѣлось съ вами поговорить.
Началось совѣщаніе. Маркъ сообщилъ всѣ данныя, на основаніи которыхъ онъ былъ увѣренъ, что преступленіе было совершено однимъ изъ братьевъ. Во-первыхъ, пропись, несомнѣнно, употреблялась въ школѣ братьевъ; доказательствомъ тому служили слова Себастіана Милома, которыя онъ впослѣдствіи, по наущенію матери, взялъ обратно и настаивалъ на томъ, что ошибся; затѣмъ мѣтка на оторванномъ углу прописи; здѣсь скрывалась тайна, въ которую онъ не могъ проникнуть, но дѣло, очевидно, было нечисто. Затѣмъ нравственнымъ доказательствомъ являлось необыкновенное усердіе, которое проявляли братья, стремясь обвинить Симона и стереть его съ лица земли. Они не стали бы такъ усердствовать, еслибы имъ не пришлось скрывать въ своихъ рядахъ паршивую овцу. Конечно, они пытались однимъ ударомъ сломить и свѣтское преподаваніе, чтобы дать полное торжество церкви. Наконецъ самый фактъ насилія и убійства носилъ такой характеръ жестокой испорченности и растлѣнія, что прямо указывалъ на извращеніе нравственной природы.
Всѣ эти доказательства здравой логики не могли, конечно, служить прямой уликой; съ этимъ Маркъ долженъ былъ согласиться и признаться съ истиннымъ отчаяніемъ, что всѣ его стремленія раскрыть истину разбивались передъ таинственными силами противной стороны, которая съ каждымъ днемъ создавала новыя препятствія на его пути.
— Скажите, — спросилъ его Дельбо, — вы не подозрѣваете ни брата Фульгентія, ни отца Филибена?
— О, нѣтъ! — отвѣтилъ тотъ. — Я видѣлъ ихъ около убитаго въ то самое утро, когда было открыто преступленіе. Братъ Фульгентій несомнѣнно вернулся въ свою школу въ четвергъ вечеромъ, послѣ службы въ часовнѣ Капуциновъ. Это тщеславный и нѣсколько развинченный человѣкъ, не способный, однако, на такое звѣрское злодѣяніе… Что касается отца Филибена, то доказано, что въ тотъ вечеръ онъ не выходилъ изъ Вальмарійской коллегіи.
Наступило молчаніе. Маркъ продолжалъ, точно теряясь въ догадкахъ:
— Въ то утро, когда я подошелъ къ школѣ, въ воздухѣ носилось что-то такое, чего я не могъ понятъ. Отецъ Филибенъ поднялъ номеръ «Маленькаго Бомонца» и пропись, пропитанные слюной и прокушенные; я часто недоумѣвалъ, не воспользовался ли онъ этимъ короткимъ промежуткомъ времени, чтобы оторвать и скрыть уголокъ прописи, который могъ послужитъ уликой. Помощникъ Симона, Миньо, который видѣлъ пропись, говоритъ, что сперва онъ сомнѣвался, а теперь увѣренъ, что уголокъ былъ оторванъ.
— А изъ трехъ братьевъ, помощниковъ брата Фульгентія, Исидора, Лазаря и Горгія, вы никого не подозрѣваете? — спросилъ опять Дельбо.
Давидъ, который со своей стороны велъ тщательное разслѣдованіе и обладалъ тонкимъ уломъ и замѣчательнымъ терпѣніемъ, покачалъ головой.
— У всѣхъ троихъ есть алиби; десятки ихъ поклонниковъ доставятъ тому неопровержимыя доказательства. Первые два, очевидно, вернулись въ школу вмѣстѣ съ братомъ Фульгентіемъ. Братъ Горгій провожалъ одного изъ мальчиковъ; онъ вернулся домой въ половинѣ одиннадцатаго, — это подтверждается всѣми служащими въ школѣ, а также многими друзьями братьевъ, которые видѣли, какъ онъ возвращался домой.