Роялистская заговорщица - Жюль Лермина

чести, чтобы наложить на него руку и воспользоваться им для украшения своего имени. Он ставил ловушки действительному или мнимому восстановлению своего честного имени, рассчитывая при всех неудачах на одну из тех перипетий, какие случайность приберегает иногда для самых несчастливых неудачников. Он утомился никогда не быть самим собой, он хотел влезть в свою собственную шкуру, ему казалось, что его настоящее имя будет для него маской, за которою никто не узнает в нем ни авантюриста, ни разбойника.

Иллюзия, быть может, но превратившаяся в неотступную мысль. Он скромно упомянул о ней в своем разговоров с мадам де Люсьен; он был искренен, говоря, что это удовлетворение было бы для него дороже богатства. К несчастью, этому сну действительность всячески сопротивлялась, цель отходила все дальше.

Игрок, пьяница и развратник, Лавердьер нагромождал перед именитым бастардом препятствие за препятствием, целые баррикады поддельных игральных костей, опустошенные жбаны и заушницы, в которых не сознаются.

Он не умел справляться с полными карманами.

Например, в тот день, когда маркиза так щедро заплатила ему вперед за его труд, он поспешил, точно не вынося полноты своих карманов, в кабак, где, увлекшись какой-то дрянью, с ней порядком растранжирил свой капитал.

Как поправить положение?

Что или кого продать?

Очень кстати он вспомнил о случайно подслушанном разговоре на почтовом дворе.

Он, смеясь, направился в полицию для переговоров.

Операция не важная: несколько золотых, с презрением брошенных, под условием, что он сам проводит агентов в логовище якобинцев.

Мы уже знаем, сколько тумаков он получил за свои труды. А так как, помимо всех остальных капитальных грехов, Лавердьер был особенно гневен при виде этого маленького виконта, шпага которого еще утром чуть не подрезала под самый корень все его планы на будущее, то пришел в безумное бешенство: удар шпагой, который он получил по лицу, имел ту хорошую сторону, что он заставил его образумиться. Неужели же он будет вечно безумствовать? Какое ему дело до злополучного виконта и маленькой якобинки?

Неужели к этой глупой сделке с полицией из-за грошей, в то время, когда ему, по его делам, следовало бы быть совсем в ином месте, он прибавил еще другую глупость – свою смерть из-за дурацкой истории?

Эта выпущенная капля крови освежила его, он решился бежать.

Полиция, которой он так добродушно предложил свои услуги, вздумала вдруг отнестись к нему так серьезно, и ей-то он открыл тайну!

Прибыв к дверям Консьержери, мрачный вид которой пробудил в нем неприятные воспоминания, он сбежал от агентов Фуше и вернулся в трактир в улице Сен-Дени, и разбудил своих трех спутников, которые спали в ожидании работы. Вместо шестерых всего трое, что делать? Военные силы зависят от бюджета войны, а пропорция имеющихся еще на лице средств требовала и оправдывала это сокращение персонала. Все четверо, не теряя ни минуты, расторопные, как люди, всегда готовые к побегу, живо вскочили на лошадей и помчались к заставе. На их счастье, в эти тревожные дни, когда в Париж то и дело приходили войска и отряды федератов, ворота города не особенно тщательно охранялись, и нашим действующим лицам удалось черев заставу Буаетри, от которой теперь не найти и следов, пробраться на восточную дорогу.

О трех спутниках почти нечего сказать. Один из них, Эсташ по прозванию Цапля, – прозвище, данное ему за длинную шею, вероятно, удлинившуюся от сделанной над ней попытки к повешенью, – остановился, мертвецки пьяный, в трактире, в нескольких милях от Суасона. Второй, по прозванию Железная Спина, который гордился тем, что, благодаря своим несокрушимым бокам, вынес бесконечное множество палок во всех четырех концах империи за свои ночные экскурсии, вздумал затеять ссору в лесу Линьи, в двух шагах от Вервье, со своим патроном из-за несчастного вопроса о гонораре. Лавердьер был строг в соблюдении дисциплины, а, кроме того, не пренебрегал благоразумной экономией. Он слез с лошади и одним ударом рапиры в горло спорщика сократил свои расходы на одну треть.

Затем он воздал ему должную почесть, вдвоем с оставшимся в живых он похоронил его в отдаленном уголке.

Вместо семи человек, объявленной цифры отряда Лавердьера, в нем оказалось всего двое – сам капитан и Франсуа Синий, бывший солдат, который из-за случайности, – пуля из его пистолета неожиданно попала в начальника, которого он ненавидел, – дезертировал и посвятил себя разбойничьему ремеслу.

Лавердьер решил, что он заслужил право отдохнуть; оба остановились за Вервье в Капель, за неделю самым добросовестным образом проели все сбереженные деньги, так что только 10 июня утром ревностный лазутчик маркизы де Люсьен добрался до Мобежа и до маленькой деревушки Бергштейн, где в трактире «Голубой лебедь» ожидала его сорок восемь часов, с отчаянием, оправдываемым только любовью к законному королю, некая таинственная личность.

Надо сознаться, что Лавердьер не был знаком ни с какими угрызениями совести. Франсуа Синий, покорный, благодарный за дни веселья, которое было ему так любезно предложено, не без страха увидал, что он встречен не особенно-то приветливыми речами.

– Стыдно, – говорил старый господин, – когда дело идет о таких важных вопросах, когда судьба таких серьезных вещей в зависимости от энергии и деятельности преданных людей, терять время в дебошах…

Действительно, в Париже выбирали удивительных слуг. Лавердьер, выслушав молча поток упреков, обратился к своему адъютанту:

– Вечная неблагодарность!

И так как старый господин с удивлением смотрел на него, наш молодец, не теряясь, стал ему рассказывать всевозможные небылицы о разных нападениях с оружием в руках, о засадах и о всяких опасностях, которым они подвергались.

– Человек, как я, – продолжал он своим от попоек последних дней сладким и вместе внушительным голосом, – не изменяет своему долгу. Вы, вероятно, не знаете, что орды Бонапарта захватили все пути и нападают на крестьян и грабят их самым жестоким образом. Разве я, в сердце которого сохранилось незапятнанное воспоминание о наших королях, разве я мог отказать в помощи этим несчастным преследуемым? Мне пришлось с моим товарищем, по крайней мере, раз двадцать вырывать их из рук палачей, и тогда, если б вы слышали, сколько обещаний преданности и верности было дано потомку св. Людовика, покорным слугою которого я называл себя. А вы еще обвиняете меня, тогда как я, с опасностью для жизни, сделал для святого дела, защитниками которого мы являемся, может быть, больше, чем все дипломаты священного союза.

Слушатель, растроганный, изменил тон.

– Итак, вы думаете, что французский народ…

– Ждет, надеется, призывает своего короля! Да, это несомненно, мне это теперь известно достоверно, а затем, если вы находите, что за то, что я исполнил мой долг,